Боги выбирают сильных
Шрифт:
Восклицания волнами понеслись по толпе. Соседка Софии и Медеи, та самая домохозяйка, тоже крикнула:
— Хотим Корнелия! Кор-не-лий, Кор-не-лий, Кор-не-лий!
Подруги переглянулись.
— Да-ешь Кор-не-ли-я… — неслось по рядам.
Андрей воздел руку, и крики стихли.
— Товарищи! Вы знаете, что завтра в полдень мы, делегаты, голосуем по Корнелию…
— Знаем, знаем… — пронеслось по толпе.
— Я спрашиваю вас, народ Богохранимой Амории, — рука оратора распростерлась в толпу, — как нам голосовать, твоим избранникам, по воле
— Я недооценивала его, он превосходно чувствует демос [92] , — прошептала София и начала осторожно пробираться вперед.
Медея удержала ее за рукав.
— Куда ты? Мы захлебнемся в этом море людском…
— Quem fata pendere volunt, non mergitur undis! [93] — ответила София и тут же спохватилась, но было поздно: мать Глафкоса Кифала изумленно вопросила:
— Чего это сказала, дочка, ты?
— Это латынь, матушка, — не моргнув глазом, шепнула София. — А что, по-твоему, мы, коренные, к науке менее пригодны, чем пришлые патрисы?
92
«Демос» (греч.) — здесь: простой народ, толпа.
93
«Кого судьба повесить хочет, тот не тонет в волнах!» (лат.)
— Не знаю я, — пробурчала плебейка. — Как говорим, так говорим, ученая премудрость для знатных да для иереев, а нам Андрюша все расскажет, растолкует… зачем нам та латынь?
Пока она такое говорила, София и Медея скрылись меж рядами. А мать Кифала вдруг тоже двинулась за ними: ей очень не понравилось, что эта женщина ученые слова употребила, какие люд трудящийся не должен знать. «И имя свое она мне не сказала, — еще подумала домохозяйка. — А вдруг эта из засланных против Андрюши?».
Тем временем публика ответила единодушным «да» на вопрос оратора о кандидатуре Корнелия Марцеллина. Андрей Интелик склонил голову, как бы в знак повиновения воле народа, а затем, снова выпрямив ее, изрек:
— Благодарю тебя, народ Богохранимой Амории! Согласно твоей воле проголосую я с товарищами. Но есть другие делегаты, — последовала грозная пауза, — которые по-прежнему мечтают поклоняться сынам и дочерям Юстинов…
— Позор предателям народа! — воскликнули в толпе. — Позор пособникам Юстинов!
— Погодите, товарищи, — развел руками Андрей, — не торопитесь обвинять моих коллег! Их тоже, как меня, избрал народ…
— Обман! Юстины их избрали, юстиновские деньги! Позор продажным делегатам!
— Я не могу поверить, что они продажны! — полным возмущения голосом вскричал Андрей. — Они не понимают, что творят!
Раздался нестройный гул, и вдруг какой-то юный голос прозвучал среди толпы:
— Я тоже многого не понимаю. Объясни, Андрей!
— И мы не понимаем многого, — подхватили еще
— Андрей, будь другом, объясни!
— Каков спектакль, а? — не выдержав, шепнула София Медее. — Сейчас он будет заводить толпу, разжевывая, какие скверные мы люди!
Это им нужно, чтобы назавтра запугать умеренных делегатов.
— Прошу тебя, не надо, — простонала Медея, но София упорно протискивалась вперед, к импровизированной ростре.
Андрей Интелик воздел обе руки, и сразу воцарилась тишина.
— Товарищи! Друзья! Вы слышали не раз, как я клеймил позором недругов свободного народа. Нет, я не буду снова говорить о преступлениях Юстинов! Довольно мне вещать о них!
— Но мы хотим! — прокричали из толпы. — Скажи, как есть, Андрей! Скажи всю правду о Юстинах!
— Сейчас он их накормит «правдой». Panem et circenses, [94] — прошептала София, но на это раз ее никто не услышал. Она не угадала: сценарий предусматривал другое. Андрей сказал:
94
«Хлеба и зрелищ» (лат.)
— Хочу представить вам забытого героя. Товарищи, встречайте: декурион легионеров Прокл Лисипп!
Собравшаяся публика зашумела; каждый старался разглядеть невысокого, плотно сбитого мужчины, который поднимался на помост к Интелику. Прокл Лисипп ковылял, опираясь на костыль, правая нога была перебинтована, голова — тоже, на левом глазу чернела повязка.
— Вот настоящий герой нарбоннской войны, ветеран и инвалид! — провозгласил Андрей Интелик. — Не я, а он, свидетель и участник той войны, расскажет вам о преступлениях Юстинов. Говори же, бесстрашный декурион, поведай правду честному народу Амории!
Однако герой рта не отворил, а лишь стоял подле Андрея, с видимым трепетом вглядываясь в море огней…
— Этот отважный человек запуган офицерами-патрисами, — объявил Андрей. — Нам стоило трудов уговорить его поведать правду. У него жена и дети, и он за них боится. Ответьте, люди, сможем мы или не сможем защитить народного героя и его семью?
— Мы сможем, защитим!
— Пусть только тронут!
— Смелее говори, декурион!
Внезапно раздался тихий, но явственно мужественный, внушающий доверие голос Прокла Лисиппа:
— Вот такие огни видели мы в горах Муспельхейма, что в Галлии Нарбоннской… Варг, это чудовище, убийца, душегубец, злодей, каких не видел свет, окружил нас со своим звериным воинством. Командиры послали нашу когорту выследить и изловить чудовище. Но мы попали в засаду, немногие уцелели… Погибли все мои товарищи… сам я предпочел бы умереть, чем слышать, как Варг и его соумышленники жарят на кострах тела замученных моих друзей…
В томящей тишине раздался стук костыля.
— Да как же это? — возмущенно вопросил Андрей. — Как зверю удалось поймать в засаду доблестных легионеров?