Богиня роз
Шрифт:
– Так ты тот самый, на ком основан миф о Минотавре!
– Да, именно так назвал меня Минос. Он ненавидел меня с самого момента моего рождения.
– А твоя мать?
– Пасифая была добрее, чем ее муж. Она даже тайком навещала меня, и я помню, что, когда был совсем юным, она иногда пела для меня перед сном.
Страж замолчал, пытаясь справиться с чувствами.
– Твоя мать любила тебя.
Он вздрогнул и отшатнулся, как будто слова Микки причинили ему физическую боль.
– Мне нравится думать, что она пыталась меня любить. Она назвала меня Астерием, не желая называть тем именем, которое дал Минос, но даже ее доброта не помогала забыть,
– Боже мой! О тебе сложено столько разных историй! Говорят, что тебе приносили в жертву юных девушек и мальчиков.
Увидев выражение лица жрицы, Страж похолодел и покрылся потом одновременно.
– Я не всегда был таким, как сейчас. До того как откликнулся на призыв Гекаты, я был именно таким, каким должен быть по проклятию Реи, то есть мерзким чудовищем и душой, и телом. Когда же я дал клятву богине, она сняла проклятие Реи и даровала мне сердце и душу человека… но даже эта великая богиня не в силах изменить мой внешний вид.
Его руки лежали на столе рядом с развернутой картой. Эмпуза потянулась к нему и накрыла их ладонями.
– Я не вижу никакого уродства, когда смотрю на тебя, - сказала Микки.
– Может быть, тебе нужно заглянуть поглубже. Во мне до сих пор живет зверь.
– Я бы предпочла верить в человека, если позволишь, Астерий.
– Человек…
Это слово прозвучало едва слышно. Страж перевел взгляд с рук Микки на ее лицо.
– Человек слышит тебя, Микадо, даже если ему кажется, что твой голос доносится до него из снов.
– Может, так оно и есть.
– Микки мягко улыбнулась.
– Нам с тобой прежде снились кое-какие сны… Он взял ее руку, повернул ладонью вверх, и его большой палец осторожно скользнул вдоль линии жизни, тянувшейся до запястья. А потом движением более легким, чем прикосновение крыльев бабочки, очертил круг возле чувствительной точки на ее руке.
– Я ощущаю биение твоего сердца, - пробормотал он.
– А ты заметил, что оно забилось быстрее?
Страж посмотрел ей прямо в глаза.
– Чувствую.
Ее лицо было так близко, что он ощущал теплое дыхание. Глаза жрицы затуманились, губы приоткрылись. Ему так хотелось изведать их вкус! Ему хотелось погрузиться в нее, затеряться в ее нежности. С низким рычанием он наклонил голову и прижался губами к тому месту, которого только что касался большим пальцем. Он ощущал, как пульсирует ее кровь, он ощущал легкий солоноватый вкус ее кожи… Она содрогнулась от его прикосновения, и его губы продвинулись выше, к внутреннему изгибу ее локтя. А потом он поднял голову. Жрица тяжело дышала, глядя на него огромными глазами. И прежде чем рассудок и здравый смысл успели его остановить, Страж наклонился и поцеловал ее. Она прерывисто вздохнула, и этот звук отозвался в его душе… и он поцеловал ее еще крепче.
Все его тело пронзила боль. Его кровь превратилась в огненную лаву, она обжигала его бешеным желанием. На мгновение он так забылся, что его когти сами собой выскочили из-под кожи, и он с рычанием оскалил зубы, готовый отразить нападение
Эмпуза не любила его; а значит, страсть к ней была недозволительна.
Он посмотрел на нее полными страдания глазами. Микадо выглядела бледной и потрясенной и откинулась на спинку кресла, стараясь оказаться как можно дальше от него.
Он резко вскочил, опрокинув кресло. Маленький стол угрожающе покачнулся,
– Это было весьма неумно. Мне не следовало находиться здесь, с тобой.
– Почему? Что случилось? Ты выглядишь так, словно тебе ужасно больно!
Она неуверенно протянула к нему руку, но он отшатнулся, не в силах выдержать ее доброту.
– Ты не должна прикасаться ко мне!
– Ладно… - Она опустила дрожащую руку.
– Я не буду тебя трогать. Просто сядь и объясни мне, что происходит.
– Нет.
– Он отступил еще на шаг.
– Я должен был выполнить твой приказ и начертить карту, потом принести ее тебе. Теперь я вернусь в свою берлогу.
– Я не приказывала тебе делать эту карту, - сказала Микки, бесконечно смущенная внезапной переменой, происшедшей в нем.
– Я попросила тебя, так же как попросила поужинать со мной. И ты не сделал ничего дурного… мы не сделали ничего дурного.
– Вот в этом ты и ошибаешься. Ты не сделала ничего плохого, но не я. Сегодня я начал вплетать нить реальности в сны наяву, а это нечто такое, что даже в нашем мире снов и магии невозможно и опасно. Такое не может случиться еще раз.
Страж бросился прочь с балкона. С быстротой зверя и силой бога он удалялся от жрицы, и по мере того, как росло расстояние между ними, боль утихала, превращаясь в истощение и пустоту.
Так вот к чему привела его жизнь. Что ж, именно так и должно быть. Он был человеком в теле зверя, связанным путами богини. Он мог познать желание, но не мог его подавить. Как Тантал, он был обречен жить в постоянных муках - видеть возможность спасения, которая останется навсегда недостижимой. Астерий внезапно остановился, откинул голову - и яростно зарычал, глядя в оглохшие небеса.
Глава 21
Микки проснулась с головной болью и красными, опухшими глазами. Зевая и потягиваясь, она подошла к огромным окнам и распахнула дверь на балкон. Солнце только-только начало подниматься над горизонтом, и утро было таким холодным, что изо рта шел пар. Кто-то убрал со стола остатки ужина. Это вызвало у Микки грусть, как будто весь вчерашний вечер, со всем, что случилось хорошего и плохого, был сметен вместе с тарелками и крошками. Она подошла к креслу, в котором вчера сидел он, и погладила железную спинку.
Астерий…
Он никогда больше не будет для нее прежним Стражем, после того, что он сказал ей, и после того, что она видела в его глазах - бесконечное ранящее одиночество… и, всего на мгновение, - страстное желание, на которое она так горячо откликнулась.
Но то, что он позволил заглянуть в свою душу, ничего не значило. Из этого ничего
не следовало. И не из-за того, что он был чудовищем или, точнее, неким особым существом, смесью бога и смертного, не похожим ни на кого в мире, как он объяснил ей вчера. Астерий… Нет. Все это было не из-за внешне очевидного; это очевидное значило для Микки все меньше и меньше. И если она хочет быть честной с самой собой, то надо признать, что даже тогда, в Талсе, когда он соблазнял ее в снах, его внешность не могла бы ее остановить. Истиной было нечто прямо противоположное. Его внешность зачаровывала ее с самого начала.