Боговы дни
Шрифт:
— Ах вон это каки полуно-ошники… мои-то родныя… — радостно сказала фигура, и Пашка почувствовал, как от её распевного голоса сразу стало тепло и хорошо.
Он услышал громкое чмоканье — фигура целовалась с бабушкой, потом с дедом.
— Слау бох, а мы уж думали — никого нет, окна тёмны, — говорила бабушка.
— Да я только с дежурства, в огороде огурцы поливала, ничё не слышу. А вороты уж заложила… Ну-ка, а де тут у вас… мой-то хороший.
Пашка почувствовал, как его целуют в макушку,
теплые, загрубелые, пахнущие чем-то знакомым ладони гладят по голове. Бабы Марусины
Через заросший травой дворик прямо по широкой полосе света, падавшего из открытых сенных дверей, они пошли в избу, точно по спасительной, раздвигавшей ночь дороге, и вокруг них танцевали огненные искры мотыльков.
* * *
В бабы Марусиной избе пахло чем-то старым и терпким: «Как у бабушки в сундуке», — вспомнил Пашка. Под низеньким потолком уютно горела яркая лампочка на забелённом извёсткой проводе, освещала кособокую русскую печь, стол, лавку с вёдрами. Пашка увидел, что у бабы Маруси — еще молодые чёрные глаза, которые озорно поблёскивали из-под низко повязанного белого платка. Она собирала на стол, дед с бабушкой сидели на лавке и вели обстоятельный разговор о домашних новостях, огурцах и погоде. Пашка сидел рядом, вертелся, таращился на громадную белёную печь с тёмным, как пещера, устьем, прислоненную к ней забавную деревянную лопату, корзину с яйцами под лавкой… А со стены с немного расплывчатой старой фотографии в крашеной рамке на него печально глядели какой-то дяденька с закрученными усами и тетенька с черной косой.
— Баба, а это кто?
— Что? — повернулась к нему бабушка. — Это бабы Марусины родители. Маруся, это же как дядя Алексей с войны пришел снималися? У тети Нюры ишшо коса кака.
— Да, а у тяти вон чуб, — улыбнулась баба Маруся.
Из-за печки, качнув цветастой занавеской, вдруг бесшумно вышел большой чёрный кот. Он глянул жёлтыми глазами на гостей, на бабу Марусю, понюхал воздух, подошел к Пашке и потерся головой о его ногу. Заинтригованный Пашка, ещё не видавший таких красивых и компанейских котов, слез с лавки, погладил кота.
— Что, варнак, знакомиться пришел? Это мой Васька, — представила кота баба Маруся.
Васька немного посидел, встал и неторопливо пошел в дверной проём за голубенькими занавесками, который Пашка заметил только сейчас. Пашка — за ним.
Они с котом оказались в маленькой комнатке. На двух окошках — чистенькие тюлевые занавески и горшки с цветами, на полу — разноцветные половики-дорожки, в углу — старенький, покрытый вышитой салфеткой комод с зеркалом. А на стене громко тикали в тишине часы с гирьками. Но главным предметом, занимавшим чуть не полкомнаты, была высоченная, заправленная узорным покрывалом кровать с пышной периной и горой подушек, уходившей, казалось, к самому потолку. Чёрный кот Васька бесшумно ходил по мягким дорожкам, на которые из кухни падала полоска света, и в полумраке чудесная бабы Марусина горница казалась Пашке настоящей сказкой.
Он встал на цыпочки и выглянул из-за перины, чтобы разглядеть висевший над кроватью старый ворсистый ковёр. В ковре была волшебная страна: по зеркально-стеклянным водам, над которыми нависали кущи диковинных растений, прямо
От восторга Пашка затаил дыхание, потом начал хлопать ладонями по тугому покрывалу кровати и тихонько петь:
— А-а-а… о-о-о… у-у-у!..
Он понял: на бабы Марусином ковре нарисовано то самое царство с лесом и речкой, в которое они едут. И побежал к деду.
— Деда! — потянул он его за руку, косясь на бабу Марусю. — Пойдём… Ну пойдём… Там — гуси-лебеди!
— Что ты?.. Куда?.. — подчиняясь напору Пашки, дед покряхтел, поднялся с лавки и пошёл вслед за ним за голубую занавеску.
— А-а, это он, пади, про ковёр, — засмеялась баба Маруся. — Думаю — какие гуси-лебеди…
Пашка показал деду ковёр:
— Гуси-лебеди… Это они в нашей речке плавают?
— Ох, какие красивые гуси-ле-ебеди! — прицокнул языком дед. — Да, в нашей речке тоже плавают. Завтра приедем — сходим на речку… Ну, айда, баба Маруся есть зовёт.
В кухне на столе уже дымилась чашка с варёной, обсыпанной зелёным лучком картошкой, стояло нарезанное сало, селёдка…
— Маруся, вот куды столь наладила! — говорила бабушка.
— С дороги устали — угощайтеся, — улыбалась баба Маруся.
— Гуси-лебеди, гуси-лебеди, — садясь за стол, усмехался дед. — Сами мы теперь — гуси-лебеди перелётные… Весной-летом — в деревню, осенью — в город на зимовку. Летим через тебя, Маруся, с посадкой.
Все засмеялись.
Баба Маруся поставила на стол пузатенький графинчик.
— Вот тут у меня есть маленько.
— Ишшо и бутылку ставит. Да ты чё, бог с тобой, мы чуть живыя, Маруся! — укоряла ее бабушка.
— Ничего, с устатку нужно. Со встречей-то, по одной…
Когда бабушку уговорили на полстопочки, дед поднял свою и сказал:
— Ну, со встречей, слава богу — повидались! И чтоб видаться каждый год, сколько бог даст! Как гуси-лебеди!
Все опять засмеялись. Поглядывая на Пашку, баба Маруся ласково поерошила ему чубчик…
Пашка ел горячую картошку со сметаной и не понимал, чему смеются взрослые. Но он уже прочно поселил в своём царстве с лесом и речкой гусей-лебедей и волшебные горы с бабы Марусиного ковра, и твёрдо верил, что всё это увидит завтра наяву.
А взрослые вели свои взрослые разговоры. Баба Маруся, которая рано потеряла мужа и одна воспитывала дочь, говорила, что Клава учится в Красноярске в институте, сейчас сдает экзамены, а на выходные обещала приехать домой. Бабушка говорила, что вот уже три года, как они с дедом продали дом в Спасском и переехали в Томск к сыну, но к городу привыкнуть тяжело, каждое лето ездят на родину. И что прошлый год не заезжали в Ужур потому, что ехали через Красноярск. И что Катерина писала в письме, что корова отелилась в мае, и тёлочку назвали Майкой…