Боль любви. Мэрилин Монро, принцесса Диана
Шрифт:
Накатывали злость, обида, жизнь казалась невыносимой…
Почему я не вписалась в жизнь рядом с Чарльзом, а он так и не смог мне помочь сделать это?
Чем больше я размышляла над этим, тем больше осознавала, что не смогла бы вписаться никогда, а Чарльз, не понимая, что происходит, просто приписывал все моей истерии. «Истеричка Диана» стало таким же постоянным определением, как и «тупица Диана».
Сначала мне нужно было просто объяснить, почему увлекаться оперой более приемлемо, чем обожать балет. Почему нужно любить определенную классическую музыку, а не, например, Рахманинова или Чайковского?
Почему все, что делаю я, глупо, а все, что я не могу терпеть, достойно восхищения?
Да, я не люблю охоту, потому что убивать оленей и потом мазать лицо их кровью достойно наказания, а не восхищения. Я не люблю мертвую рыбу, у которой крючок засел где-то глубоко внутри. Я не люблю поло, потому что стременами одного всадника при столкновении больно ранят бока другой лошади. Я не люблю скачки с препятствиями, потому что на лицах у всадников совершенно зверские выражения, с них слетает весь светский лоск и даже дамы ругаются крепче портовых грузчиков. Я не верю в вежливость дамы, которая полчаса назад выкрикивала отборные ругательства, пытаясь взять препятствие.
Возможно, я не права, охота – это адреналин, а не убийство животных, но тогда не нужно объявлять себя их защитниками… Не нужно говорить, что это твоя любимая лошадь, если вчера порвала ей уздечкой губы до крови…
Я не вписалась в придворную жизнь еще и потому, что не приняла их увлечения, по сути очень жестокие и грубые. Когда позже проходила всевозможные тренинги, пытаясь восстановить душевное равновесие, поняла, что, сдерживая свою природную грубость, хамство и ненависть ко всем, в том числе и тем, кто считается ее друзьями, та же Камилла выплескивает все это, когда безжалостно пришпоривает лошадь и кричит ругательства на все поле. Там это считается нормальным, это не жестокость и грубость, это адреналин, и она «свой парень», до которого мне далеко.
Далеко, и правда, очень далеко… Я уж лучше буду помогать тем, кто нуждается в моей помощи, кто болен, кому требуется жизненная поддержка, чем стану загонять бедную лошадь стременами и хлыстом.
И адреналин получу на минном поле, а не в седле. Там его, кстати, не меньше. Сомневаюсь, чтобы Камилла рискнула пройти по узкому проходу только что разминированного поля, чтобы привлечь внимание к проблеме противопехотных мин. Или что она протянула дрожащую руку в защитной перчатке больному проказой.
Я даже знаю, что именно сказала бы эта ротвейлерша, считающая себя смелой. Она объявила бы, что это ненужный, неоправданный риск.
Возможно, но когда я отправилась в Центр по лечению больных СПИДом, я не проводила популистскую акцию, мне и правда жалко этих изгоев, и ребенка со страшными ранами на голове качала не ради красивой фотографии, а потому что мне понятна его боль и боль его матери.
Потому что я хочу не просто перечислять
Мы разные, мы совсем разные и никогда не поймем друг друга.
Я нашла себя. Не на роскошной яхте или под вспышками папарацци, нет, я настоящая среди тех, кому нужна моя поддержка, как бабушка Синтия Спенсер. Когда я наклоняюсь к больному или беру на руки несчастного ребенка, когда пытаюсь приласкать, ободрить, поддержать даже тех, кто совсем не понимает английского, когда протягиваю руки приветствующей меня толпе, вот тогда я чувствую себя нужной и живущей, а не существующей. Такое ощущение мне дает только общение с моими мальчиками.
У Чарльза с его отцом принцем Филиппом герцогом Эдинбургским отношения хуже некуда. Они могут кричать друг на друга не только в присутствии членов королевской семьи, которые ко всему привыкли, но и при совершенно посторонних и даже на официальных мероприятиях.
Впервые услышав, как сначала герцог Эдинбургский громогласно, как он разговаривает обычно, когда вокруг слишком шумно, делает замечание сыну по поводу чего-то не слишком значительного, я вся сжалась. Такое замечание было настоящим унижением для Чарльза, он же не мальчишка, чтобы вот так указывать на ошибки! Кроме того, можно высказать после и один на один, а не при всех.
Но принца Филиппа это не смутило, он поступил так, как считал нужным, а Филипп считал, что может делать замечания сыну, даже если тому четвертый десяток и он наследник престола. Чарльз, конечно, так не считал, он взорвался и в ответ накричал на отца, требуя прекратить советовать ему, будущему королю Англии!
Все вокруг дружно оглохли, а королева, неподалеку беседовавшая с каким-то послом, даже не повернула голову, лишь поведя в нашу сторону глазами. Я поразилась выдержке Ее Величества! Чарльз бросился вон из зала, а герцог Эдинбургский фыркнул, обращаясь ко мне:
– Видите, как дурно воспитан ваш муж, Диана.
Я с трудом сдержалась, чтобы не хихикнуть:
– Кто его воспитал, если не вы?
Пришлось сказать нечто обтекаемое:
– Вы должны извинить его, принц очень устал сегодня…
Герцог неисправим, он тут же фыркнул еще раз:
– От чего устал, от ползанья на коленках в навозе среди грядок или от чтения философских глупостей? Не защищайте своего мужа!
Теперь едва не зарыдала я, потому что получилось, будто в их ссоре есть моя вина.
Стычки малые или покрепче повторялись то и дело, обычно королеве удавалось предотвратить перепалку, всего лишь сурово сдвинув брови.
Я быстро поняла, что и принц Филипп, и Чарльз побаиваются королеву, и попыталась этим воспользоваться. Однажды, когда была готова разгореться очередная перепалка, я шепнула Чарльзу:
– На нас смотрит Ее Величество.
В первый раз это помогло, но во второй принц резко оборвал меня:
– Королева стоит к нам спиной! А ты не вмешивайся, чтобы не демонстрировать свою глупость!