Болгары старого времени
Шрифт:
…На исходе полевые работы. Захожу к последним жницам, дожинающим запоздалые нивы, и радуюсь их редким уже песням. Помогаю отцу на перевозке снопов. А после принимаю живое участие в тяжелой молотьбе.
На празднике пляшу хоро вместе с неженатыми парнями. И они, мои товарищи, узнав об ожидаемом отъезде за границу, стали относиться ко мне с особенным вниманием и, лишь зайдет об этом речь, от всего сердца радуются за меня.
Живу все время в одном и том же приподнятом настроении. Мысль о стипендии наполняет душу мою чем-то прекрасным, возвышенным. Нередко воображение уносит меня на своих крыльях на какую-то
Удивительно прекрасное здание — университет. Туда входит много молодых людей с умными лицами — это студенты. Вхожу и я. С благоговением, как в храм. А вот и профессора — важные, серьезные — люди высшей науки. Смотрю на них с глубоким почтением. И так я доволен, так счастлив!.. Но вот я возвращаюсь к реальности, и красивый мираж исчезает. Остается только прекрасное чувство, которое заливает все мое сердце.
А иной раз незаметно закрадывается в душу какое-то сомнение… А что как не дадут мне стипендию? И начинает эта злая мысль грызть меня., Охватывает тревога. Но я отмахиваюсь от нее. Нет! Ведь начальник отделения меня уверил, что с таким дипломом… И я подавляю эту тревожную мысль, успокаиваю себя.
Со светлой надеждой на то хорошее, что меня ожидает, занятый в будни полевыми и домашними работами, а в праздник утехами в обществе парней, я и не заметил, как прошел июль, и вот уже наступает август. Наскоро собираюсь и уезжаю в Софию.
Приехав туда, я уже на следующее утро отправился в министерство. Вхожу к начальнику с волнением… Сообщит он мне радостную весть или нет? Тот встретил учтиво, но довольно сдержанно. Это меня немного смутило.
— Каков результат моего прошения? — спрашиваю с нетерпением.
— К сожалению, пока что результата нет, — словно извиняется начальник. — Вопрос о стипендии все еще не рассмотрен.
— Не рассмотрен?..
— Да. Министр до сих пор был занят другими делами.
— Значит, надежда еще есть.
— Конечно, конечно. И большая уверенность.
На сердце у меня потеплело.
— В ближайшие дни, наверно, вопрос будет решен.
Ухожу из кабинета начальника ободренным. Стараюсь отвлечься от забот своих в кругу товарищей, у которых живу на квартире; встречаюсь кое с кем из однокашников, навещаю земляков, брожу, по Софии, по ее окраинам, чтобы убить время. А оно течет медленно, очень медленно. Едва дождался, как прошло несколько дней, и снова — в министерство.
— Вопрос еще не рассмотрен, — с сожалением говорит начальник.
— Все еще нет?
— Министр занят пока другими делами.
— Когда же он, наконец, займется и этим вопросом? — спрашиваю я уже довольно нервно.
— Дойдет очередь… Только терпение!
— Не могу я больше терпеть, господин начальник. Надоело скитаться без цели по улицам.
— А ты опять отправляйся в родной город, чтобы не томиться здесь, и как только вопрос будет решен — мы тебя известим.
Делать нечего, придется исполнять совет начальника. Тем более, что и деньги мои уже на исходе. К вечеру я трогаюсь в путь. Но сердце мое не на месте. А что-то скажут у нас дома, где ждут от меня радостных вестей…
Прибыв домой, набираюсь мужества и, чтобы не выдать своей растерянности, с напускным спокойствием объясняю нашим, что вопрос до сих пор не решен, потому что министр был занят, но надежда есть.
— Ну,
Стараюсь и друзьям своим показать, что я в хорошем настроении и верю в благоприятный исход ожидания. Но в душе моей все же таится какая-то тревога… Как-то переживу я эти неспокойные дни! Но одно непредвиденное обстоятельство помогает мне, чтобы они прошли незаметнее.
Я застал в нашем городишке всех наиболее сознательных людей в особенном возбуждении, захлестнутыми предвыборной лихорадкой. У нас в околии предстояло провести дополнительные выборы народного представителя. И старейшины решили выдвинуть кандидатуру нашего человека — учителя Симона, — считая его достойным столь высокого поста. Победой на выборах они хотели в то же время показать Златице, где находилось управление околии, что наш городишко пользуется большим влиянием и заслуживает быть центром околии. И взялись мои земляки с из ряда вон выходящей энергией ревностно работать для успеха на выборах. Эта предвыборная борьба мне пришлась кстати — всецело ею увлеченный, я позабыл о своих заботах…
Обрел я их вновь уже после этих столь важных для нас выборов. Несколько дней все в городке жили охваченные пьянящей радостью. Но не успели мы пережить это, как вдруг у нас дома начались большие волнения.
Брат мой, занимавший несколько месяцев должность секретаря таможни в нашем городке, откуда-то узнал, что видные сторонники кандидата от Златицы собрались уволить его со службы. Уволить за то, что, вызванный в день выборов в качестве члена бюро, он, хорошо знавший тамошних людей, так как работал в Златице учителем, сорвал попытки некоторых златичан голосовать под чужим именем вместо отсутствующих избирателей. Тем самым он, разумеется, добросовестно исполнил свой долг. Но сторонники златичанина усмотрели в этом зло. И когда смекнули, что тут кроется одна из причин их поражения на выборах, стали ему грозить. Расстроился брат от этих угроз, очень расстроился. Тревожно стало у нас дома… Что будет, если его уволят….
И вот однажды приходит в канцелярию таможни конверт из Министерства финансов, адресованный брату. Тот обмер. Конечно, увольнение. Разворачивает письмо дрожащими руками. Нет, не увольнение. Переводят его только, перемещают в Цариброд. Угроза выполнена, но, слава богу, лишь наполовину. А все же и перевод — тяжелый удар. Ведь нужно оставить дом и семью и отправляться куда-то в чужие края. В доме наступили смятение и растерянность. Но делать нечего, нужно ехать. И ехать без промедления. Начались поспешные сборы в дорогу.
Когда, наконец, мы проводили брата и голова моя, занятая до сих пор домашними тревогами, освободилась от них, я ужаснулся, увидев, что незаметно промелькнули дни и недели, что дело идет к концу месяца, да и самих каникул, а ожидаемого сообщения из Министерства просвещения все нет и нет…
Может быть, мое прошение не удовлетворено? Или в этом году не будет никаких стипендий? И объяла меня великая тревога.
Мама, видя, что я стал таким опечаленным и упал духом, утешает:
— Не горюй, сынок. Если этого не будет, договоришься здесь и станешь работать учителем, как Илчо — сын твоего дяди Ифтима. Останешься, по крайней мере, дома.