Болгары старого времени
Шрифт:
Вот что он рассказал:
— Чую, что-то будет, будет непременно… Заметался народ — одни туда, другие сюда… Меня, вы знаете, тогда тут не было: я ездил в Поломскую околию скот продавать, который у меня тогда скопился. Расчет, понимаете, такой был: зима надвигается, корма в обрез, так чем скоту голодать, лучше продам, а ближе к лету, жив буду, опять куплю.
Один из слушателей, в подтверждение слов кмета, промолвил:
— Помню, как же, помню. Еще в ту пору как раз волы у меня пропали; искал-искал — ну нигде нет, будто сквозь землю провалились. Я к тебе тогда, к нашему кмету пошел — спросить хотел, как мне быть, а ты в отлучке. Ну, я рукой махнул… А какие волы были! Просто глаз не оторвешь.
Встревоженный этим невинным замечанием, Клативрат забегал глазами по лицам присутствующих, стараясь
— Выезжаю на Кутловицкую дорогу и вдруг вижу: на дороге черным-черно!.. Спрашиваю: «Куда народ валит?» — «В Софию, — говорят, — серб, мол, на нас войной пошел, на Софию войска послал, князя нашего убить хочет, дворец его забрать; у нашего-то дворец лучше, чем у него». — «Постой, — говорю. — Как это такое? Серб хочет?.. Ну, и пускай хочет! А кто ему даст? Бая Божила он спросил? Да знает ли он, кто такой бай Божил?» Как вскочил я в седло, отпустил поводья да прямо в Кутловицу. В Кутловице с коня долой, ослабил ему подпругу, сунул недоуздок в руку хозяину постоялого двора — и на телеграф. Там мальчонка сидит, тощий-тощий, желтый-желтый, — видно, дня три во рту ничего не было. «Ты и есть телеграфист, паренек?» — спрашиваю. «Я», — говорит. «Телеграммы умеешь выбивать?» — «Умею». — «Так выбивай, — говорю. — Что рот разинул?» Поглядел он на меня: «Как выбивать-то?» — «По телеграфу выбивай». А он на меня опять поглядел и спрашивает: «Кому выбивать, что выбивать, от кого выбивать?» — «Ты что же, не узнал меня, милый? Не знаешь разве бая Божила из Сврачева? Сврачевского кмета Божила?.. Ну, неужто и теперь не узнаешь?» Он поклонился и говорит: «А кому выбивать?» — «Да министру, — говорю. — Кому же другому станет бай Божил выбивать телеграммы?» Взялся он за пуговку и давай выбивать, да еле-еле, чуть слышно. Мальчишка худой, понимаете, слабенький, сил совсем нет. «Ну как, милый, не пришел ответ?» — «Нет», — говорит. «Постучи, милый, еще, постучи посильней!» Опять тук-тук-тук — и опять ничего! Я просто сам не свой! Вдруг осенило меня. «Постой, говорю, милый, подвинься-ка маленько». Видел я, как он стучит, а мне довольно раз поглядеть, как что делается, и вся хитрость у меня в руках. Засучил я рукав, да как размахнусь, да давай колотить, колотить по-мужски, как я умею. Вдруг гляжу, откуда ни возьмись бумажка какая-то. Стал я читать. «В чем дело, бай Божил?» — спрашивает меня министр. «О чем вы только думаете там, в Софии? — отвечаю. — Хороши министры! Не видите разве, что это чудище сербское всех вас перережет?.. Почему в атаку не кидаетесь?.. Слушайте меня, бай Божил в таких делах знает толк… Соберите все войско, киньте его в атаку и посмотрите, прав был бай Божил или нет…» — «Хорошо, бай Божил, — отвечает министр, — сейчас пойду, дам приказ командирам». Проходит час, полтора, — опять министр телеграмму шлет: «Спасибо, бай Божил, спасибо! Дай бог тебе здоровья за науку. Кабы не ты, погибли бы мы, — и князь, и мы все. Как сказал ты нам в атаку кинуться, собрали войско командиры, да как двинут его, как гикнут на серба… и пропал он. Будто и не бывало!..» Вот я и говорю: бай Божил знает, как за дело взяться… Хорошо еще, что поспел вовремя. А не поспей я, что бы тогда было?.. Стыд и срам!
Рассказывая, бай Божил все время тряс головой и бегал глазами. Воодушевленный вниманием слушателей, он, наверно, продолжал бы разглагольствовать о своих великих заслугах перед отечеством, если б в это время в корчму не явился сврачевский поп. Я оглядел двор, ища глазами своего возницу, но того нигде не было. «Хорошо, что та приятная встреча не повторилась», — подумал я.
При виде священника все крестьяне встали с мест.
— Здравствуй, батюшка! Благослови, батюшка! — посыпались восклицания.
Прежде чем он успел ответить на приветствия и благословить присутствующую часть своей паствы, кмет спросил его:
— Где же ты пропадал, батюшка? Ведь мы сговорились вместе ехать, а солнце-то вон уж где… Который час?
— Эх, кмет, разве ты не знаешь, что беда не приходит одна? — послышался в ответ раскатистый бас священника. — Козопас у меня заболел, козы по лесу разбрелись — не соберешь! Только для коз человека нашел, — зовет меня компаньон
Тут батюшка подмигнул, Клативрату, давая понять, о какой именно скотине идет речь. Потом взял в руки стоявший перед ним стакан с вином, осушил его, сморщился, сплюнул и промолвил:
— Нет мне по вкусу вина нигде. Только у меня в корчме не вино — каймак!
Обтерев свои длинные усы, он продолжал:
— О чем, бишь я? Да, насчет негодяя этого, Коно. Поверь ему только, цыгану… Надуть ведь хотел меня, мошенник! Сует мне деньги. «Вот, — говорит, — все тут». Стал я считать: тридцати грошей — двадцати пяти пар не хватает. «Душу из тебя цыганскую твою вышибу! — кричу. — Подавай еще тридцать грошей и двадцать пять пар!» Надулся цыган, как мышь на крупу, — узнал, как считают по-человечески. Уж такая их поганая вера: пока его не припугнут, он не понимает… Потом жнецов, косарей обошел. Сам знаешь: коли хозяйского глаза нет, все вкривь и вкось идет!.. Ну как мы теперь? Отправимся? Так едем! Лошадь у меня не устала. Так что вы меня не опередите. Еще, может, я вас обгоню!
Сврачевский кмет предложил выпить по последней, и мальчик дедушки Пунё принес несколько наполненных оканиц. Батюшка налил стакан, опрокинул, его себе в глотку, обтер свои пушистые, как кудель, усы и спросил Клативрата:
— А то готово? При тебе?
Утвердительно кивнув, кмет вынул из-за пазухи своего узорчатого кафтана сверток, завязанный в платок такой же расцветки, как трехцветное болгарское знамя. Из дальнейшего выяснилось, что этому платку некогда в самом деле предназначалась роль знамени. И этот платок, и любопытный рассказ сврачезского кмета, и оригинальная фигура священника, и все происходящее так заинтересовали меня, что я решил, вопреки предостережениям моего возницы и отзывам дедушки Пунё Мигало, познакомиться поближе с Клативратом и батюшкой.
— Вы не из Сврачева, почтенные? — задал я вопрос, поздоровавшись с ними.
— Оттуда, сударь, — ответил Клативрат.
— Ты не кмет ли тамошний?
— Что ж, сударь! Село — дай бог ему здоровья — кого хочет, того и выбирает, — промолвил кмет с самодовольной улыбкой.
— А ты, батюшка, тоже из Сврачева?
— Там проживаем… Кому что на роду написано… — сухой уклончиво ответил поп.
— А это что за платок, на знамя похожий? — спросил я Клативрата, безуспешно стараясь поймать его бегающий взгляд.
— Да это и есть знамя, самое настоящее. В прошлом году господин старшина сделал его, когда князь в город наш приезжал. Толковали, — может, приедет и к нам в село. Да нет, не приехал… А как мы ждали-то! Все село на ногах… я чуть свет ребят разослал сторожить. Зарезали мы козленка, освежевали, зажарили его как следует, варенья-соленья всякого повытаскивали, обед состряпали. Попадья батюшки нашего (он показал носом на священную особу) и погачу-то замесила, и для пирога с капустой тесто раскатала, и все-то мы приготовили… Смотрим, уж полдень. Ждали, ждали — нету! Прочел батюшка предобеденную, расселись это мы, да, с позволения сказать, так-то наелись за здоровье князя, хоть и без него!
Я невольно рассмеялся, из чего Клативрат, видимо, заключил, что я сомневаюсь его щедрости. Поэтому он поспешил рассеять мои сомнения:
— Ты думаешь, я шучу? Вот пускай они скажут. Скажите, друзья, зарезал я козленка?
Несколько человек удостоверили этот факт кивком головы, а священник прибавил:
— Сам и резал, еще в крови тогда измазался. С какой стати врать? Чистая правда… Да отчего ему не зарезать? Он — кмет, козленок — собственный, — захотел и зарезал. Я на его месте тоже зарезал бы.
— И батюшка зарезал бы, — угодливо поддержал авторитет священника один из крестьян. — Отчего не зарезать, коли господь и коз, и деток, и поросяток, и коровок, и снох дал хороших… Дом — полная чаша, всякого добра много, живет себе припеваючи.
Я спросил кмета, не в город ли они едут и по какому делу.
Тогда он, в свою очередь, задал мне вопрос, не желаю ли я кое-что прочесть.
Получив утвердительный ответ, он развязал трехцветный платок, вынул из него сложенную бумагу и, тряся головой, подал мне: