Больные люди
Шрифт:
Я замолчал. Дальше Владислав Егорович расспросил Лену о нескольких деталях, которые большого значения не имеют. Наконец, он выключил диктофон, и я решился спросить:
— А как его убили?
Следователь отреагировал на вопрос спокойно.
— Честно говоря, нет полной уверенности в том, что его убили. Следов крови нет. Порезов не теле нет. Пулевых ранений — тем более. Рубашка, правда, слегка порвана. Может, это вообще смерть от естественных причин. Нужна медэкспертиза. Тогда понятнее станет. Так, вы свободны. А я пока опрошу других.
— Понятно. Ладно, до свидания, Владислав Егорович. —
Мы с Леной вышли из кабинета. Нас вежливо попросили в течение всего рабочего дня не покидать здание, пока ведётся следствие. Мы не стали ослушиваться защитников правопорядка и решили заняться своими рабочими делами.
День шёл медленно. Милиционеры, коих тут, кажется, был целый отдел, работали на совесть: Владислав Егорович допрашивал сотрудников; другой следователь, имя которого мне узнать не пришлось, осматривал записи камер наблюдения за вчерашний вечер; милиционеры обыскивали каждый уголок офиса, в том числе и место убийства. Конечно, это доставляло некоторый дискомфорт, ведь милиционеры пялились на меня так, будто я — главный подозреваемый. Но, если честно, я к этому быстро привык, ведь был ещё кое-кто, кто меня заставлял понервничать сегодня. И да, это была Лена. Она постоянно совалась ко мне и лезла обниматься, каким бы грозным я не был. Да, что-то она больно ласковая сегодня. Еду мне принесла в обеденный перерыв, хотя у меня была своя. Но ей не понравилась идея, что мой ланч будет состоять из одного бутерброда с колбасой и сыром да чая в термосе, поэтому она дала мне, видимо, сделанную ей за ночь курочку (ей Богу, я не видел никакого намёка на готовку курицы с утра) и контейнер с солёными огурцами (а вот это точно неизвестно откуда, ибо огурцов у меня не было дома). Когда же я спросил, откуда она взяла всё это, она многозначительно ответила:
— Я заранее была готова.
Да, Лена — девушка загадка. Прийти в мою жизнь, признаться в любви, трахнуть, а затем дать мне непонятно откуда взявшуюся курицу — это явно не то, чем обычные девушки занимаются. А главное, она всегда такая спокойная, будто её вообще ничего не колышет. А ещё она постоянно улыбается. У меня два варианта: либо она что-то вроде Джокера, либо у неё всегда хорошее настроение. В последнее верится больше, ибо она сегодня, несмотря на сложную и напряжённую ситуацию, остаётся довольной, как слониха.
Когда рабочий день близился к концу, я увидел удивительную картину: по коридору вели Мишу Баркова в наручниках. Он явно был подавлен, хоть и не сильно выражал это. Когда из кабинета вышли два следователя (одним из которых был Владислав Егорович), я подошёл и спросил:
— А Мишу вы за что взяли?
— Гражданин Барков Михаил Фёдорович, исходя из найденных улик, был признан главным подозреваемым и взят под стражу. Детали рассказать, к сожалению, не могу: секретная информация.
Сказав это, Владислав Егорович вдруг сделал лицо, будто вспомнил что-то важное, а затем подбежал к проходившему мимо Николаю Степановичу и дёрнул его за плечо.
— Скажите на милость, товарищ начальник, почему у вас камеры наблюдения в коридоре рядом с туалетом отсутствуют как таковые?
Николай Степанович сначала закономерно опешил, а затем, встав в более уверенную позу, сказал:
— Камеры были
— А заменить их вы не догадались?
— Я собирался, понимаете? Собирался. Но дела были, а потому всё никак не получалось.
— Из-за ваших дел мы лишились самого простого способа узнать, что случилось с вашим сотрудником! Вы хоть понимаете, к чему привела ваша безалаберность?
— Да не могло же это быть убийство?
— Кто вам это сказал? Это могло бы быть и убийство, но из-за отсутствия камер мы теперь не можем точно быть в этом уверены.
После разозлившийся Владислав Егорович собрался было уйти, но я решил (наверное, захотев умереть) подойти к нему и спросить:
— Но вы же говорили, что это может быть и смерть от естественных причин. Почему же арестовали человека?
К моему удивлению, Владислав Егорович сразу же стал спокоен и сказал:
— Всё-таки есть подозрение на смерть от удушения. Да и, в конце концов, никогда не будет плохим решение подстраховаться.
После он просто ушёл. А я стоял, не понимая ничего, и стоял бы так минут двадцать, если бы Лена не подошла и не тронула меня за плечо, от чего я моментально пришёл в себя.
— Ты домой-то пойдёшь?
— Что?
— Рабочий день же закончился. Мы можем идти.
— Что значит «мы»? Дождя нет ведь, ты можешь к себе домой ехать.
— Нет уж. — сказала Лена, улыбнувшись.
— То есть?
— Я сегодня к тебе.
— Зачем?
— Надо. Ужин сам себя не приготовит.
— Да, ведь я сам его приготовлю.
— А у меня вкуснее получится. Ты обалдеешь.
— Охотно верю. Но прошлый твой визит закончился содомом. И я не хочу повторения.
— А я хочу. И почему это ты постоянно говоришь: «содом»?
— Как хочу, так и говорю.
Я вздохнул.
— Может, ты ещё и переедешь ко мне?
— Есть такая идея на примете… — сказала Лена так хитро, как говорят дети, затеявшие какую-то «весёлую» пакость.
— А вот этого я тебе не позволю. Но… эх, ладно, можешь в этот вечер у меня ещё переночевать.
Лена так обрадовалась, что начала подпрыгивать на месте от радости, будто она действительно дитя какое-то.
Мы быстро оделись и вышли. По пути на станцию я заметил, что одна пекарня, в которую я по пятницам захожу после работы, ещё открыта и из неё доносится приятный запах выпечки, смешивающийся с запахом автомобильных газов. Я решил сходить туда, предварительно предупредив об этом Лену.
— Я в пекарню схожу, куплю себе сосиску в тесте.
Лена немало удивилась:
— А почему-это только себе? А как же я?
Тут уже удивился я.
— Я думал, ты не ешь такую выпечку. Ты же на спорте.
Лена прямо-таки глаза выпучила, а потом сказала:
— Нет, я, конечно, занимаюсь спортом, но не откажусь от сосиски в тесте. Так что, голубчик, будь добр и потраться на меня заодно.
Я мог бы просто не купить ей эту чёртову сосиску в тесте, но почему-то решил всё-таки сделать это. Зачем? Побоялся, что не вынесу её попытки вынести мне мозги из-за невыполненной просьбы? Не захотел обидеть? Чёрт его знает. Но я купил ей сосиску, и мы пошли к станции, уминая из белой салфетки тёплую и мягкую выпечку.