Большая литература
Шрифт:
А уж Шапка-Невидимка, Меч-Кладенец, Сивка-Бурка-Вещая-Каурка даже и не пытались. Прослышав от Сороки-Вороны о такой пронзительной непотребности Путника в сказочном облегчении Пути.
Вот так вот Он и шел по Пути.
Впереди его ждали Быстрые Реки, Высокие Горы, Глубокие Долы… И всем Путник давал по Пути названия: Клязьма, Ока, Валдай (там Путник, чтобы было веселее идти, придумал Колокольчик). Назвал еще город Калязин, село Семёнчиково. Разве всех упомнишь… Вот еще Китеж-град…
И где-то далеко-далеко
Ведь Он просто шел по Пути.
Просто шел.
Одряхлевшая пыль
Одряхлевшая Пыль лежит на окне моей комнаты. Давно лежит. Я уже даже и не верю, что окно может быть чистым. Что сквозь него на улице может быть что-то видно. Кроме Пыли. И Прохожий не сможет увидеть, что происходит в моей комнате. Из-за Пыли. И у него может сложиться впечатление, что в моей комнате, кроме Пыли, ничего не происходит. И это впечатление довольно верное. В ней ничего не происходит…
На столе стоит тарелка с грибным супом. Он почти высох, но что-то еще в тарелке можно наскрести. Правда, это что-то дурно пахнет, но у меня пропало обоняние, и мне, вздумай я съесть эти остатки, запах бы не помешал…
Шкафа, в котором висела моя одежда, нет. Как нет в нем и моей одежды. И зачем шкаф, если в нем нет одежды…
Венские стулья (шесть штук) вынесли. Вместе с раздвижным столом. Если придут гости…
Пишмашинка «Corona» исчезла, потому что моя жена Фира, секретарь помощника присяжного поверенного Соломона Григорьевича Липкина, исчезла на час раньше. Я долго слышал ее крики со двора, а потом крики исчезли, а значит, исчезла и моя жена. И пишмашинка «Corona» отправилась на поиски другой секретарши…
Интересно, найдут ли другую мать двое моих детей, Сонечка и Шмулик, исчезнувших вместе с плачем. Но их плач я почему-то слышу до сих пор…
И еще я слышу песенку одесского куплетиста Лейбы Марковича Зингерталя, которая истекала из граммофона фирмы «Граммофон». Пластинку заело на словах «Что сказать насчет спир…». Я никогда не узнаю, чем она закончится. Потому что на этих словах завод граммофона кончился. Как и граммофон. А завести его некому. Потому что и меня в комнате нет. Или есть?… Я не знаю, где я точно есть. Как не знаю, где меня точно нет. Как не знаю, где моя жена Фира, двое моих детей…
Да, я забыл вам сказать, что я не знаю, и где мои папа с мамой Мария Яковлевна и Яков Ароныч. Я даже не помню, они сами ушли до того или и их… Не помню. Не знаю. Не хочу знать. Ничего не хочу знать. Ничего.
Извините.
«Будет ласковый дождь».
Над вымыслом слезами обольюсь
Синими похмельными утрами,
Когда никого вокруг нет,
Когда
Становится бесконечной,
Когда ты ищешь себя в ней
И не можешь найти,
Когда умирает ошалевший телефон,
Когда гонит тоска по несбывшемуся,
Я отправляюсь на остров Сен-Мишель,
Остров, на котором я никогда не был.
Где находится этот замечательный остров?
Закройте глаза
И ткните пальцем в карту
Своего сына.
Только пусть это будет контурная карта,
Где нет названий,
А есть только смутные линии,
У которых нет названий,
И пятна,
У которых тоже нет названий,
Нет настоящего прошлого, будущего.
Вот там и находится остров Сен-Мишель.
По трясущимся сходням
Я спускаюсь с брига «Кровавая Мэри»
На берег, усыпанный шелухой кокосовых орехов,
Окурками гаванских сигар
И папирос «Беломор»,
Среди которых спит
Вечно пьяный мулат Афанасий.
Я вхожу в таверну,
Которая никогда не закрывается.
(Голубая мечта московского алкаша.)
– Вас давно не было, -
Говорит мне
Никогда не засыпающий трактирщик.
– Дела, – говорю, – дела,
Сами понимаете, дела.
Как-будто, если я их не сделаю,
Рухнет мир.
– Понимаю, – сочувствующе говорит трактирщик, -
Как обычно?
– Да, только двойную дозу.
Джин-джюс проваливается.
Короткий спазм
И замечательное просветление.
Теперь я готов к путешествию
По острову Сен-Мишель,
На котором я никогда не был.
По улочке с названием «Утренний бриз»
Я иду к покосившемуся домику,
Где меня встретит Марианна,
Которая никогда не меняется,
Сколько бы лет ни прошло
Со дня нашей последней встречи.
– Тебя давно не было.
– Давно.
– Будешь завтракать?
– Буду,
Только не надо творог,
Он мне осточертел там.
– Я знаю, мог бы и не напоминать.
И вот я сижу за столом.
Хрустящая салфетка,
Серебряный прибор
И тарелка севрского фарфора
C ошеломительной величины бифштексом.
Марианна садится на соломенный стул
И смотрит, как я ем.
Каждому мужику нужно,
Чтобы кто-то смотрел,
Как он ест.
Каждому мужику нужен
Бифштекс на тарелке севрского фарфора,
И серебряный прибор.
Я откидываюсь на спинку стула,
Вынимаю сигару,
Откусываю кончик
И сплевываю на пол.
– Я же тебя просила
Не плевать на пол.
– Извини, забыл,
Я давно не был на острове Сен-Мишель.
А дальше мы сидим
И смотрим друг на друга.
Она будет долго и терпеливо ждать,