Большая Охота. Разгром УПА
Шрифт:
— Ну а церковнославянский, то бишь старославянский понимаешь? — поинтересовался Сухонин.
Я ответил, что кроме первой главы «Слова о полку Игореве», часть которой помню наизусть, больше ничего не знаю и церковного языка не понимаю. Виктор Павлович послушал мой старославянский и остался доволен. Тут же выяснилось, что я не знаю ни одной молитвы, что его удивило.
— Впрочем, — заметил он, — твое поколение комсомольское и не должно знать этого, ну ничего, у нас научишься.
Когда же полковник услыхал рассказ о моей фанатично верующей и даже имевшей свою домашнюю церковь бабушке — матери отца, это ему понравилось и он уверенно заявил, что я наверняка был тайно от отца-коммуниста крещен бабушкой. Я рассказал Сухонину, что отец многие годы не поддерживал никакой связи с матерью, только перед самой войной, когда бабушка выехала из Ижевска и несколько лет жила в другом городе, отец несколько раз встречался с ней.
Поговорили и о еврейских клерикалах, о деятельности «Джойнта», о его враждебной направленности, о происках сионистов. Тут я проявил себя знающим человеком в плане общей информированности. Еще в университете я прочел почти всего в те годы полузапрещенного Бабеля, знал, что такое Протоколы Сионских мудрецов, уже не говоря о том, что прочитал всего Шолом Алейхема, многих современных писателей — евреев, знал, конечно же, о деятельности во время войны Еврейского антифашистского комитета, возглавлявшегося С. Михоэлсом, и т. д. и т. п. А в конце возьми да и скажи Виктору Павловичу, что симпатизирую этой нации, как исторически вечно гонимой и преследуемой, имею друзей-евреев и вообще не вижу никакой разницы в людях разной национальности, и как коммунист считаю себя жестким противником антисемитизма в любых его проявлениях, что для меня существуют лишь идеологические различия, все остальное не имеет значения.
Сухонин возразил мне:
— Этот вопрос надо рассматривать не только с точки зрения общей идеологии или каких-либо человеческих достоинств или качеств. Существует и другой подход к оценкам человека. И в каждом конкретном случае — свой, индивидуальный. Начнем с того, что установленный, выявленный, скажем, известными органам госбезопасности методами конкретный человек маскируется общей и близкой тебе идеологией, на словах настоящий партиец, коммунист-ленинец. Ну просто замечательный человек. А на деле — враг нашего общества, шпион, желающий гибели социалистического Отечества, сотрудничает с вражескими разведками, или с организациями, которые активно используются разведками капиталистических стран в качестве прикрытия своей враждебной деятельности. Вот мы недавно арестовали связную иеговистского центра Кукелку. Она в течение нескольких лет передавала собранные ее «братьями и сестрами» сведения о советских воинских частях, военных аэродромах и тому подобную развединформацию через каналы в Польше и далее в Америку. Причем все это зашифровывалось при помощи шифроблокнотов. У нас не было никаких сомнений, что мы имеем дело с настоящей шпионкой. Почитаешь потом материалы на нее — сам узнаешь. Нами точно установлена связь американской разведки с Бруклинским иеговистским центром, его враждебная деятельность через подполье иеговистов в западных областях Украины, связь с которым осуществлялась да и наверняка все еще продолжает проводиться через своих эмиссаров и связников, типа этой Кукелки. И подобных примеров у нас предостаточно. Для начала почитай материалы некоторых действующих и завершенных разработок, познакомься с товарищами по работе.
Вместе с кадровиком мы прошли к старшему оперуполномоченному Петру Кузнецову. Он оставил меня, а сам ушел к кому-то из отдела. Петр Степанович Кузнецов — вальяжный мужчина лет 45, крепкого телосложения, часто и тихо покашливая «кашлем курильщика», протянул мне мягкую полную руку. В кабинете, где стояло пять рабочих столов, кроме Кузнецова был еще один маленький человечек, которого я узнал сразу же, — это был тот самый «серенький», невзрачный человек, проводивший допрос во время моего прохождения производственной практики в городской прокуратуре в отделе по делам несовершеннолетних, в связи с нашумевшим арестом Кодубенко. Мне стало не по себе. Человечек улыбнулся, встал из-за стола, подошел ко мне и как-то очень скромно, так же как и тогда глядя куда-то в сторону, представился:
— Лаптев, — крепко пожал руку, впервые посмотрев прямо в глаза своими маленькими глубоко посаженными серыми глазами.
Кузнецов удивленно смотрел на нас, а затем произнес:
— Вы что, знакомы, где-то встречались?
— Да нет, не очень-то знакомы, но встречались, — ответил Лаптев и еще раз улыбнулся мне мягко и застенчиво.
— Помнишь, Петя, в прошлом году арестовали руководителя Киевского центра ИПЦ [34] — прокурора Кодубенко? Так это тот самый студент, которого мы опрашивали в прокуратуре в связи с этим арестом.
34
ИПЦ — истинно-православная церковь.
— Вот так дела, — изумленно произнес Петр Кузнецов, — надо же где встретились. Ладно, потом почитаешь это
Протянув руку к сейфу, стоявшему за его спиной, Кузнецов открыл тяжелую массивную дверцу и извлек оттуда дело, на зеленоватой корке которого с лицевой стороны стояли крупные черные печатные буквы «ДАР». Разговаривал Кузнецов начальственным тоном и очень солидно, медленно цедил слова, тщательно их подбирая. Я определил в нем человека мало интеллигентного, но служаку хорошего, упорного, что и подтвердилось в последующем. Все закурили. Кузнецов курил самодельные набивные папиросы. Лаптев — сигареты, а я — «Беломор», который в скором будущем сменил на львовские сигареты «Высокий замок». В те годы в здании на улице Короленко, 33 не было специально отведенных мест для курения, курили все в кабинетах. Дым висел плотными устойчивыми пластами, некурящему в такой атмосфере вообще не дышалось, но все терпели безропотно…
— Вот такое дело называется ДАР — дело агентурной разработки, а ежели в процессе этой работы выявляются какие-то определенные обстоятельства, свидетельствующие о необходимости более глубокой, обоснованной полученными дополнительными данными и фактами разработки, тогда заводится дело — формуляр. У нас его в обиходе называют «дядей Федей». Такие дела — формуляры — иногда ведутся годами и завершаются либо арестом, иногда вербовкой «фигуранта» — так называют самого объекта разработки —, либо сдачей дела в архив. Это в том случае, если «фигурант» умер, что также иногда случается. — Уловив мой настороженно-вопросительный взгляд, усмехнувшись, Кузнецов пояснил: — Нет, нет, своей, именно своей смертью. Ну а если ничего не было доказано в ходе всей разработки по делу-формуляру с использованием всех имеющихся в нашем распоряжении средств, то дело тоже может быть сдано в архив, но это в общем-то как бы брак в работе. На оперативном учете все проходившие по делу-формуляру лица и сам фигурант, или фигуранты остаются вечно. Ну а делу агентурной разработки, т. е. ДАРу предшествует, — Кузнецов снова потянулся к сейфу и положил передо мной тонкую папочку с надписью такими же черными печатными буквами как и ДАР, но стояла уже другая аббревиатура — ДОП, — дело оперативной проверки. Это как бы первый оперативный шаг, первое оперативное действие, возникающее на базе каких-то заслуживающих оперативного внимания данных. Вот такие три ступеньки, обязательные в агентурно-оперативной работе…
Вернулся кадровик вместе с высоким статным мужчиной со шрамом на лбу, в военной форме: гимнастерка с портупеей, на боку пистолет, на погонах четыре звездочки — капитан. Я позже обратил внимание — многие сотрудники были в форме и с оружием, так было тогда принято, а если выходили из здания и нужно было не показываться в форме, то надевали плащ или пальто, в зависимости от времени года и погоды. Как правило, в сапогах, и это не бросалось в глаза — так тогда ходили многие: война закончилась всего семь лет назад.
— Курицын Евгений Семенович, — представился капитан, улыбнувшись. — Я сейчас исполняю обязанности начальника отделения, — как бы подчеркивая свою значимость, сказал капитан, — и имею указание Виктора Павловича побеседовать с вами о нашей работе, об отделе. Но сегодня вряд ли удастся — половина второго. Пора по домам.
— Это уж точно, — поддержал кадровик, — завтра ему снова в кадры…
Заканчивался июль. Жара в Киеве в это время звала всех свободных от работы людей на знаменитые киевские пляжи. Солнце палило нещадно, но у меня и мысли не было об отдыхе. Все время казалось, что что-нибудь да помешает мне приступить к работе. Мне Мне уже было известно, что все те, кто пришел со мной из университета, были распределены по конкретным подразделениям и получили по две недели условного неоплачиваемого отпуска, чтобы отдохнуть перед началом работы от госэкзаменов и тяжелого последнего пятого курса. Знал я, что всем, кроме Кулешова, было предложено пройти курс 10-месячной специальной подготовки в школе МГБ, что находилась на улице Красноармейской напротив костела, одного из красивейших храмов Киева. Примечательно, что именно в этом католическом храме долгие годы работала под контролем органов госбезопасности специальная аппаратура — глушители всех вражеских голосов, нацеленных нашими противниками по ту сторону «железного занавеса» на столицу Советской Украины — Киев…
Мы стояли с Вадимом Кулешовым в половине десятого утра у входа в здание ОК и курили, ожидая начала рабочего дня. Оба волновались. Вадим еще не был у себя в Управлении 2-Н, куда его определили. Узнав о моем назначении, Вадим, большой насмешник и хвастун, не преминул сказать:
— Закажи себе рясу или торжественные еврейские одеяния, в которых ходят верующие евреи, и отрасти себе пейсы, тебя точно тогда признают за своего. Неужели нельзя было подобрать для тебя что-то более подходящее?
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
