Большая реставрация обеда

Грошек Иржи

Поп-расторгуй(душераздирающий припев):

Имеются в трилогииДругие аналогии!Другие аналогии,Мадам и господа!Другие аналогииТам несколько убогие!Там несколько убогие —Хмель, Солод и Вода!

Трактирщик(хмельные куплеты):

В монастыре за речкой жилПрилежный пивовар,С утра пораньше привозилВ

пивную свой товар!Он был святым наверняка,Поскольку никогдаЕго не дрогнула рука:Хмель, Солод и Вода!

Поп-расторгуй(душераздирающий припев):

Имеем в современностиСовсем другие ценности,Совсем другие ценности,Мадам и господа!Пускай же в неизменностиОстанутся для пенности,Останутся для пенностиХмель, Солод и Вода!

* * *

И вот, уважаемые дамы и господа, уж третий день мы с Вендулкой сидим в лачуге посреди леса за десять немецких миль от монастыря Святого Галла и дожидаемся попа-расторгуя, который отправился за рукописью Петрония Арбитра и словно провалился. Трактирщик снабжает нас продуктами, а я от нечего делать сочиняю «Фацеции» [23] . Вендулка их переписывает без помарок. А как сложатся дальнейшие обстоятельства, неизвестно. Дарует мне Бог долгожданную встречу с Петронием и его персонажами? Никто не знает…

23

Фацеция (от лат. facetia – шутка) – жанр короткого смешного рассказа типа анекдота; возник в городской западноевропейской литературе в XII–XIII вв.; пользовался популярностью в эпоху Возрождения.

Глава третья

«Жульен»

Вот тот, в чьем доме сегодня предстоит нам возлежать за обедом! Это как бы прелюдия пира!

Петроний Арбитр. Сатирикон

С Йиржи Геллером я познакомился в 2001 году при довольно невыразительных обстоятельствах и с тех пор каждое лето гостил у него в загородном доме. За мной была закреплена комната на втором этаже, которую Йиржи Геллер называл «артистической», хотя ничего художественного и театрального там не было, кроме далеких планов. Я полагал, что когда-нибудь здесь напишу роман, а Йиржи Геллер грозился прикрутить мемориальную доску. Мол, «однажды летом на этом чердаке известный чешский литературный критик и кинематографист закончил свое произведение в прозе». Мемориальный текст изменялся в зависимости от погоды, и дождливыми вечерами от нечего делать он растекался в эпиграфическую поэму для десяти египетских пирамид. Зато в погожий, солнечный день – усыхал до наскального рисунка. Словом, эта памятная доска служила объектом для постоянных шуточек и филологических упражнений.

– Послушайте! – выкрикивал Йиржи Геллер под моими окнами. – А как вам нравится «видный чешский писатель и общественный деятель»?!

Я смотрел на свой ноутбук и улыбался.

– Или сразу напишем «классик чешской литературы»?! – не унимался Йиржи Геллер. – «Его романы были изданы на всех языках мира, включая эсперанто и кисуахили!»

Не знаю, какими судьбами этот дом достался Йиржи Геллеру, но ничего подобного я больше никогда не видел, ни в жизни, ни в смерти. Первый этаж был построен в стиле французского карманного классицизма, когда каждый землевладелец хотел иметь свой мини-Версаль. Второй этаж неизвестные архитекторы выложили из бревен или надстроили позже, но в целом сооружение теперь смахивало на козла в цилиндре. Сам Йиржи Геллер прилюдно не высказывался по поводу своего усадебного хозяйства, но, подмечая, с каким выражением он поглядывает

на дом, можно было предположить, что подобные архитектурные «трианоны» и его вдохновляют на мерзкие эпитеты.

– Пожгу к чертовой матери! – время от времени восклицал Йиржи Геллер, однако не уточнял, с какого архитектурного стиля начнет, а каким закончит.

Дом скрывался от пожарной ревизии в диком саду, который больше напоминал заповедную пущу. Из чувства жалости я выращивал здесь цветы, в смысле копал и сеял, а Йиржи Геллер протаптывал дорожки во всех казуистических направлениях. И, пребывая в абстрактных фантазиях, он забредал на мою клумбу и взывал оттуда о помощи.

– Совершенно не представляю, как я здесь оказался! – оправдывался Йиржи Геллер, возвышаясь посреди клумбы в виде бахчисарайского фонтана. – Да сделайте что-нибудь! Помогите мне выбраться с минимальным ущербом для вашего ландшафта!

Помня об удачном эксперименте Гайд-парка, я возле каждой клумбы стал устанавливать предупредительные таблички, дескать – «тропинка для ослов». Но Йиржи Геллер, в отличие от разборчивых британских джентльменов, продолжал разгуливать по саду как придется. Только однажды спросил, не задумал ли я заняться разведением вьючных животных?

– Я совершенно не против, – пояснил Йиржи Геллер. – Только вряд ли они умеют читать…

Однажды он решил украсить свое жилище и притащил из города несколько картин современных художников, развесил их в вестибюле и стал выпытывать, что я по этому поводу думаю.

– Ограбили преисподнюю? – осведомился я, глядя на новые интерьеры.

– Вы ничего не понимаете! – усмехнулся Йиржи Геллер с видом хранителя и куратора выставки садомитов.

– Может быть, – согласился я. – Но сцена расчленения мотоцикла бензопилой не очень-то мне близка…

Художник думает, что творчество – это синтез божественного и болезненного. Только не может определить – что у него от Бога, а что развивается вследствие перенесенного в детстве менингита…

– Когда выздоравливает художник, его искусство становится скучным, – возразил Йиржи Геллер в ответ на мои замечания, что подобные картины скорее диагноз, чем украшение интерьера. – Вдобавок сегодня вечером у меня соберутся аналогичные гости.

Йиржи Геллер всегда выражался несколько замысловато.

– Я не успеваю за вашими смысловыми ассоциациями! – возмущался я.

– Догоняйте! – пожимал плечами Йиржи Геллер.

Если ко мне иногда забредают на стопку кагора только две благообразные старушки, чтобы поделиться своими философскими воззрениями, то к Йиржи Геллеру съезжаются мракобесы со всей округи и буйствуют до утра. Эти оргии озвучиваются какофонией для подтверждения смерти Иоганна Баха и Людвига ван Бетховена. Не в силах смириться или заснуть, я на втором этаже топаю и приговариваю: «Йоган – жив! Йоган – жив! Йоган – жив!» Тогда Йиржи Геллер поднимается ко мне и предлагает: «Присоединяйтесь к нам! Хватит плясать в одиночестве!»

– А вместо модной «Металлоконструкции» мы можем послушать Вагнера, – говорит он. – Ну например, оперу «Нюрнбергские мейстерзингеры» или «Валькирию». Сядем на метлы и будем летать по саду…

Хуже, когда они сидят тихо. Я начинаю нервничать и вздрагивать от каждого шороха. Мне кажется, что Йиржи Геллер с компанией замышляет новый вселенский потоп или готовится ко второму пришествию антихриста. Промучившись в неведении час-полтора, я набираю номер мобильного телефона Йиржи Геллера и спрашиваю о какой-нибудь ерунде.

– Соль у меня, конечно, есть, – отзывается Йиржи Геллер. – А что вы задумали в три часа ночи? Если бифштекс – мы тоже будем!

– А если – нет? – интересуюсь я.

– Тогда предложите какое-нибудь безобразие, – говорит Йиржи Геллер. – Нам что-то в голову ничего не идет… Постойте-постойте! А какая вам нужна соль – поваренная или бертолетова?!

И через секунду я слышу, как Йиржи Геллер радостно сообщает гостям:

– Друзья! Нам предлагают устроить в саду фейерверки!

Еще к Йиржи Геллеру приезжает из Праги племянница по имени Вендулка. Не реже чем раз в неделю. И днем, когда нет гостей, она загорает в одной бейсболке под моими окнами. Мне кажется, кроме шапочки, на Вендулке еще что-то есть, но я из дурацкого принципа не вникаю в такие подробности. То есть рассматриваю Вендулку в целом как племянницу Йиржи Геллера…