Большая скука

Райнов Богомил Николаев

– А это не просто пустая забава, – возражаю я, потихоньку высвобождая руку. – Решается судьба человечества.

– Да, да, понимаю: и каждый трубит, что именно он спасает человечество. Только не кажется ли вам, что чем шире развертываются спасательные операции, тем больше шансов у человечества взлететь на воздух?

– Похоже, что работа у Сеймура действует на вас губительно, – замечаю я. – Социология, не говоря уже обо всем остальном, толкает вас в трясину пессимизма. Подыщите себе что-нибудь более спокойное.

–

На более спокойных местах обычно хуже платят, – поясняет Грейс. – И потом, ненамного они спокойнее. В сущности, Уильям вытащил меня из такого более спокойного места, я должна быть ему благодарна за это…

– Но получается наоборот.

– Выходит, так.

– А вам нечего горевать, не вы одна такая. Человек – неблагодарное животное.

– Сеймур нашел меня в одной экспортной конторе, где я была второразрядной стенографисткой.

– Сеймур занимался экспортом? Экспортом социологии, конечно.

– Он проявил ко мне интерес, но я его отвадила, так как понятия не имела, что он собой представляет, и, может быть, именно потому, что я его отвадила, его интерес ко мне возрос, он взял меня к себе, и я стала получать в три раза больше, чем на старом месте, не говоря уже о разных поездках и обо всем прочем.

Мы сворачиваем на небольшую улицу, где находится отель Грейс. Шум самолета давно заглох где-то далеко над морем, и в глухой ночи раздаются лишь наши неторопливые шаги.

– Вы совсем неплохо устроились, – нарушаю идиллическую тишину. – Не понимаю, чего вам еще надо?

– Не понимаете? Вы способны читать лекции о дружбе и тем не менее не в состоянии понять простых вещей.

– Но ведь у вас приятель что надо. Умен, смел, богат и, как сегодня выяснилось, прекрасного телосложения…

– Вы правы, – кивает женщина как бы сама себе. – Вы и в самом деле ничего не понимаете…

Кафе-кондитерская небольшая, но в ней есть все, что мне в данный момент нужно, – «эспрессо», богатый ассортимент шоколадных конфет и добродушная хозяйка с пухленьким личиком. Поэтому, проинспектировав добрый десяток подобных заведений, я захожу именно сюда.

В это раннее воскресное утро я тут единственный посетитель и, вероятно, еще долго буду оставаться в единственном числе. Зато можно выпить кофе и неторопливо изучить полки с красочными коробками конфет, перевязанными ленточками.

– Я бы хотел послать в подарок коробку хороших конфет, – говорю, подойдя к стойке.

– Понимаете, сегодня воскресенье… – нерешительно отвечает женщина на английском, который ничуть не лучше моего.

– Верно. Но у человека, которому я хочу сделать подарок, именно сегодня день рождения.

Хозяйка кладет тряпку, которой вытирала кофеварку, и кричит в соседнее помещение:

– Эрик!

Потом добавляет:

– Я своего малого пошлю. Какие вам конфеты?

– Что-нибудь очень хорошее.

Оттого

что конфеты потребовались очень хорошие, женщина становится сговорчивее. Она снимает с полки три-четыре большие коробки и начинает рассказывать о достоинствах каждого лакомства в отдельности. В этот момент в кондитерскую врывается «малый». Это разбитной двенадцатилетний сорванец со вздернутым носом. Выбрав коробку дорогих конфет, я сообщаю курьеру-практиканту самые необходимые данные:

– Господину Тодорову, Нерезегаде, тридцать пять. Не знаю точно, на каком этаже, потому что он там поселился недавно, но квартиру вы сами найдете.

– Найду, не беспокойтесь, господин, – отвечает курьер-практикант с уверенностью, которая меня радует.

Как гласит моя поговорка, «День без Сеймура – потерянный день». Но в последнее время в моем календаре таких потерянных дней не бывает. Даже в воскресенье, которое по христианскому обычаю считается днем отдыха, Уильям пригласил меня после обеда к нему в гости.

Чтобы отомстить за эту любезность и пораньше ретироваться, я являюсь к нему уже в два часа. Только моя надежда нарушить послеобеденный отдых американца не оправдалась. Открыв мне, незнакомый слуга провожает меня в столовую, обставленную редкой, старинной мебелью, о существовании которой в этой большой и унылой квартире я даже не подозревал. Грейс и Сеймур еще за столом, только что подан кофе.

– О, вы как раз вовремя! – радушно встречает меня хозяин. И обращается к слуге: – Питер, принесите еще кофе и коньяку.

Сажусь за стол, за которым могла бы разместиться еще добрая дюжина людей, и тут же включаюсь в общее молчание. Меня лично молчание никогда не гнетет, особенно если у меня перед глазами такие шедевры, как висящие на стенах столовой натюрморты голландских мастеров: дичь, виноград, персики, апельсины.

– Кулинарная живопись… Гастрономическая лирика… – бормочет Сеймур, заметив мой интерес к картинам.

– Мифы алчущего желудка, – добавляю я.

– Совершенно верно. Поскольку буржуа не может постоянно набивать свою утробу, он это делает визуально. Убитый заяц и бифштекс превращаются в эстетический феномен.

Бесшумно возникает Питер с серебряным подносом и ставит передо мной кофейник и бутылку «Энеси». Его мрачный вид и бесстрастный, словно лишенный жизни взгляд прекрасно гармонируют с окружающей обстановкой.

Обряд кофепития завершается в полном молчании: каждый занят своими мыслями либо старается разгадать мысли других. Грейс и сейчас в своем ослепительном летнем туалете, но держится очень официально.

– Этот стол такой широкий, что, сидя за ним, разговаривать можно только по телефону, – бросает Сеймур. – Давайте-ка лучше перейдем вон туда, а?