Большая скука

Райнов Богомил Николаев

Он и в самом деле не столько надоедает, сколько озадачивает меня своими речами. Ведь этот человек не из разговорчивых и, если все же без конца говорит, значит, делает это с определенной целью, а какую цель он преследует, исповедуясь передо мной, я пока не знаю. Не менее трудно установить и степень правдивости исповеди.

– Так вот. Я и два других последователя профессора – Гарри и Дик – так загорелись под действием его проповедей, что решили от его революционной теории перейти к революционной практике. В результате в одно прекрасное утро наш факультет был весь оклеен листовками против ретроградного буржуазного образования. Нас троих сразу же вызвали к декану для дачи объяснений,

но, так как мы упорно отрицали свою причастность к истории с листовками, все ограничилось тем, что нас оставили на подозрении. Тайная группа тут же распалась. Каждый из нас был убежден, что кто-то из двух других – предатель, а кто станет готовить революцию вместе с предателем? Гарри и Дику и в голову не пришло, что мистер, назовем его Дэвис, тоже был в курсе дела, а если бы они и сообразили, то едва ли могли бы допустить, что Дэвис способен совершить донос. А вот я допускал, и, может быть, именно потому, что сентиментальное приключение уже малость подорвало мою слепую веру в любимого учителя.

Сеймур снова меняет позу и снова закуривает.

– Я и в самом деле вам не надоедаю?

– Вы, наверно, считаете, что и другим все так же надоедает, как вам? – спрашиваю в свою очередь.

– Не знаю, случилось ли с вами такое, но, когда чувство, которым вы очень дорожите, начинает колебаться, у вас появляется властное стремление расшатать его вконец, вырвать с корнем и выбросить к чертовой бабушке. Начеркал я собственноручно один лозунг против университетского мракобесия и, прежде чем отстукать его на машинке, понес показать к Дэвису. Он посмотрел, посоветовал внести несколько мелких поправок, а затем говорит:

«Боюсь, как бы ты, мой мальчик, не навлек на себя беду этими мятежными действиями».

«О, – сказал я небрежно, – риск невелик».

«Кто, кроме тебя, знает про это?»

«Только Гарри и Дик».

«Во всяком случае, когда будете расклеивать, смотрите в оба».

«Расклеиваться они будут рано утром, когда аудитории еще пустуют», – все так же небрежно ответил я.

Рано утром в аудиториях действительно было совсем пусто, но меня все же сцапали, едва я принялся за вторую листовку. На этот раз сомнений насчет того, кто предатель, быть не могло. Дэвис сделал свой донос незамедлительно, рассчитывая на взаимные подозрения между мной и моими товарищами.

– И вас исключили?

– Исключили бы, не заговори во мне здравый смысл. Во всяком случае, мой труд «Структура капитализма как организованного насилия», который я начал писать, так и остался незаконченным. И с этого момента я стал смотреть на марксистские идеи как на идеи беспочвенные.

– Не понимаю, что может быть общего между марксистскими идеями и подлостью вашего профессора.

– Разумеется, ничего общего. Я далек от мысли валить вину на марксизм за двуличие Дэвиса. Просто-напросто с глаз моих свалилась пелена, и я стал понимать, что идеи, пусть даже самые возвышенные и благородные, теряют свою ценность в руках человеческого отребья. Я бы даже сказал, что огромная притягательная сила возвышенных идей, их способность увлекать людей, вводить в обман так велика, что это создает опасность.

– Вы обладаете редкой способностью ставить все с ног на голову…

– Да, да, знаю, что вы хотите сказать. Только позвольте мне закончить. Так вот, речь зашла о моем труде, незавершенном и бесполезном, как любое человеческое дело. Впрочем, не совсем. Когда меня задержали и после тщательного обыска в моей квартире отвели к сотруднику Федерального бюро, он мне сказал:

«Судя по этой рукописи, – имелся в виду упомянутый труд, – вы достаточно хорошо усвоили марксистскую доктрину. Это может очень пригодиться, если ваши знания будут использованы

должным образом. Поймите, друг мой: кто в свои двадцать лет не был коммунистом, у того нет сердца. Но тот, кто и после двадцати лет продолжает оставаться коммунистом, тот лишен разума. Вам, должно быть, уже более двадцати?»

Человек выдал мне еще несколько проверенных временем афоризмов, а затем приступил к вербовке.

Сеймур замолкает, как бы ожидая, что с моей стороны последует какой-нибудь вопрос, однако задавать вопросы у меня нет желания, по крайней мере сейчас.

– Для большей ясности необходимо сказать, что при вербовке я очень упорствовал, хотя делал это лишь ради того, чтобы придать себе больший вес. А вот когда меня пытались связать по дружбе с Дэвисом, мне удалось сохранить твердость до конца. Мне доверили самостоятельное задание, я стал быстро продвигаться и не только обогнал Дэвиса, но даже, если мне память не изменяет, сумел ему маленько напакостить. Я человек не мстительный, Майкл. Не потому, что считаю мщение чем-то недостойным, нет, оно вызывает излишнее переутомление, трепку нервов. Но в случае с Дэвисом я с этим считаться не стал. Отомстил ему за попранные иллюзии молодости. Со временем же я понял, что, по существу, мне бы следовало благодарить его…

Сеймур умолкает, на этот раз надолго.

– Вы возненавидели людей, которых любили, а вместе с ними возненавидели все человечество, – говорю я ему.

– Зачем преувеличивать? – устало отвечает американец. – Никого я не возненавидел. А к тем двоим испытываю нечто вроде благодарности за то, что отрезвили меня.

– Но ведь они жестоко ранили вас.

– Раны пустяковые.

– Да, но зато они постоянно болят.

– Особенно не чувствую, чтобы они болели. В какой-то мере напоминает застарелый ревматизм – дает о себе знать, как только начинает портиться погода.

Он смотрит на часы.

– Ну что ж, не пора ли по домам?

«По домам, не по домам, а банки уже закрыты», – отвечаю про себя, поднимаясь со скамейки.

Мы опять идем по дорожке, но на сей раз к стоящей за рестораном машине.

– Все это не столь важно, – поводит итог Сеймур, – важнее другое: понять, как непригляден этот мир людей-насекомых, и почувствовать себя свободным от всех его вздорных законов, норм и предписаний. Свободным, Майкл, совершенно свободным, понимаете?

– Неужели вы считаете себя совершенно свободным?

– Да! В пределах возможного, конечно.

– Вы хотите сказать, что теперь свободны и от бюро расследований, и от разведывательного управления?

– О нет! Я не собираюсь говорить больше того, что уже сказал! – отвечает Сеймур и неожиданно смеется чуть хриплым смехом.

6

Мне совсем не до научных исследований, но ничего не поделаешь; в целях легализации и следующий день приходится начать с науки. Опять наведываюсь в священный храм – Королевскую библиотеку – и даже беру на дом книгу «Миф и информация» некоего Уильяма Т.Сеймура. Затем, выскользнув на улицу уже знакомым путем, сажусь в первое попавшееся такси.

Пока машина летит к центру, я бегло листаю книгу Уильяма Т.Сеймура, чтобы убедиться, что в ней отражены знакомые мне идеи. Труд выдержан в строго научном стиле, но строгость эта и, пожалуй, сухость скорее подчеркивают мизантропическое звучание этих идей.

Выйдя из машины в заранее намеченном пункте, я без промедления впрягаюсь в банковские операции. В это утро ветер сильнее обычного, и в нем уже ощущается холодное дыхание осени. В данный момент это природное явление для меня не помеха, напротив, попутный, почти ураганный ветер лишь ускоряет мой стремительный бег от банка к банку.