Большая скука
Шрифт:
– Да, да, – вставляю я. – Ты до такой степени запутался, что незаметно для себя рассказал, кто я такой и в каком чине. Ты из той породы людей, которые, как только запутаются, обязательно сделают подлость. Я только что услышал о последней твоей подлости. А какая была первая, помнишь?
И так как Тодоров молчит, а мне время дорого, я отвечаю вместо него:
– Та, с Маргаритой.
– Но зачем ворошить прошлое? С Маргаритой было совсем другое… – пробует вывернуться старый знакомый.
– Конечно, другое, но опять же подлость.
– Да, да. Я готов на все.
– И, кроме того, ни слова о сегодняшнем рандеву! Считаю излишним втолковывать тебе, что выполнение этих последних условий решает твою судьбу, не мою. Не выполнив третьего условия, ты окончательно испортишь наши отношения. И, как я уже сказал, тебе от нас не уйти. А невыполнение четвертого связано с серьезным риском подложить свинью не Боеву, а Тодорову. Сам должен понимать, что наша встреча, как бы ты ее ни изобразил, будет истолкована твоими нынешними хозяевами в весьма невыгодном для тебя свете.
– Это точно, вы правы… – спешит согласиться Тодоров.
– А теперь сосчитай до ста и уходи, а то простудишься.
Я встаю и удаляюсь, до меня доносится «до свидания», сказанное с явным облегчением.
Вернет ли мой старый знакомый деньги? На данный вопрос мне трудно ответить со всей определенностью. И если в свою скромную программу я включил и условие, касающееся финансовой стороны дела, то не потому, что я жалею эти триста тысяч, а потому, что если Тодоров решит вернуть деньги, то это натолкнет его на мысль о возвращении на родину. Что касается последнего пункта, то он действительно может решить мою судьбу, но тут я надеюсь на то, что здравый смысл Тодорова восторжествует. Если, конечно, эгоизм можно назвать здравым смыслом.
Перед ярко освещенным фасадом кабаре «Валенсия» несколько субъектов, раздираемых противоречивыми чувствами, рассматривают рекламные снимки исполняемых в заведении дивертисментов, которые на этих снимках выглядят гораздо привлекательнее самих дивертисментов. Несколько поодаль, почти на самой кромке тротуара, стоит одинокая женщина. Стоит и ждет меня темной ночью, словно героиня старого шлягера.
– Вы сегодня просто ослепительны, – галантно произношу я вместо приветствия.
Но комплимент не помогает.
– Вы заставили меня ждать вас целых двадцать минут, – глядя на свои часы, говорит Грейс ледяным тоном. – Меня, наверно, приняли за уличную девку.
– Подходили клиенты?
– Вы первый.
– Искренне сожалею… Не о том, что я первый, а что заставил вас ждать… Но я заказал разговор с Болгарией, и очень долго не соединяли…
– Разговор, конечно,
– Не столько жизненно, сколько финансово! Вы же знаете, что в отношении богатства я не могу тягаться с вашим Сеймуром.
– Тогда почему вы ведете меня в это дорогое заведение? – спрашивает Грейс, нехотя приближаясь к входу в кабаре.
– Потому что разговор состоялся. И теперь все в порядке. А главное – вы и в самом деле ослепительны!
В своем сером костюме из плотного шелка, нарядной кружевной блузке белого цвета, с высоко взбитыми черными волосами она действительно выглядит хорошо.
Программу заведения пока что заменяет неистовый вой оркестра, из-за которого несколько дней назад бедный Хиггинс лишился последних остатков слуха. Обстановка все та же – банально-претенциозная. Разве что публики побольше по случаю воскресенья.
Занимаем маленький столик и молча выпиваем по бокалу шампанского, чтобы скорее привыкнуть к розовому полумраку и к волнующему ощущению, что мы снова вместе. Женщина, вероятно, ждет, пока стихнет рев джаза, чтобы задать мне очередной каверзный вопрос, а я жду, пока у нее рассеется дурное настроение.
Впрочем, разговор с Болгарией действительно состоялся – я не стал бы прибегать к уловке, которая завтра же будет раскрыта. Между двумя моими свиданиями – одно в тишине парка, другое здесь, в саксофонном верещании «Валенсии», – я сумел позвонить из отеля в Софию одному знакомому и обменяться с ним несколькими фразами, которые можно понимать по-разному. Я бы не имел ничего против, если бы Сеймур истолковал мой звонок как запрос по поводу его предложения. Это создало бы у него впечатление, что я к его словам отнесся серьезно, и если медлю с ответом, то лишь потому, что жду указаний. А для меня сейчас самое важное – выиграть время. Главная моя задача почти решена. Остается решить менее важную, скорее личного плана – вырваться из объятий Сеймура.
Чтобы усмирить наконец джаз, дирижер делает взмах руками, от которого чуть не взметнулся к потолку. И тут же в мертвой до головокружения тишине я слышу шепот Грейс:
– Майкл, вы меня любите?
– На это я уже дал исчерпывающий ответ, – нежно говорю я.
– Я имею в виду не какую-то там любовь, а скорее привязанность, дружбу…
– А, это другое дело. Я люблю всех людей. Одних больше, других меньше. Вы из тех, кого я люблю больше.
– А Сеймур?
– Перестаньте приставать ко мне с вашим Сеймуром. Ума – палата, согласен, но что из этого?
– Это опасный ум, – говорит Грейс. – Близость с таким человеком здоровья не прибавляет.
– Опасный?
– Его голова, как те тихие машины, что производят ультразвук.
– Слышал что-то.
– Машины, чьи звуковые колебания оказывают вредное действие на организм: при меньшей мощности причиняют головные боли, а при большей – убивают на расстоянии.