Больше боли. Книга 2. Дроздовый пай
Шрифт:
Я даже успел извиниться перед женщиной с подносом, которую мама едва не сбила с ног. Но нагнать безумицу удалось только возле самой лестницы, в противоположном рукаве коридора.
– Да куда же ты?.. – Вырвалось у меня, когда я вжал ее, запыхавшуюся, раскрасневшуюся от выпитого, в стену. – Что с тобой творится? Ты нормальная?
На что она, снова сумасшедше улыбнувшись, встала на цыпочки и приблизилась к моему лицу. Она была так близко, что я уловил исходящий от нее запах печенья с молоком. Черт знает, почему, но этот запах толкнулся в воспоминаниях надрывной тоской и болью в груди.
– Обними меня,
После я дал ей воды и уложил спать. Схватил одежду и сигареты и сбежал, малодушно вспоминая ее запах, ее близость и собственную готовность сократить остававшееся расстояние вплоть до полного уничтожения, ее и своего.
Антон долго ржал, когда я рассказал ему подробности нашей недовстречи с мамой. О том, что между нами было что-то большее, чем просто любовь матери к сыну, я предусмотрительно умолчал, но Антону хватило и того, что обрамляло всю эту несуразную историю. Его восхищало предельно все: и как мы с ней напились, и как заказывали в гостинице с советской отрыжкой коньяк, и как я, наконец, ловил маму в коридоре.
– Да, – успокоившись, наконец протянул Антон, – насмешил ты меня, Воганов. На всю жизнь теперь хватит. Это ж надо!.. – Он с удовольствием потянулся за столом и снова вернулся к ноутбуку. – Забухать со своей мамашей. Ни дня без прикола.
Опьянение успело нагнать меня на крыльце общаги, когда я заходил, и сейчас было очень паршиво. Я устало сел на кровать и промычал.
– Как же мне херово…
– Сходи проблюйся.
Я икнул. Поморщился от одной только мысли об этом.
– Не хочу. – Как был, упал боком на матрас и прикрыл глаза.
Но спустя пару минут мне все же пришлось оторвать себя от кровати и бросить в туалет. Кашляя и отплевываясь, я жалел, что не могу выблевать прямо сейчас вместе с желчью еще и свои мысли, свои чувства, свои прокуренные мозги. Моя бы воля, я бы вообще всего себя выблевал в тот вечер в унитаз и поскорее смыл, а новый, чистый я, далекий от мерзких желаний, направился бы поступью Иисуса обратно в кровать и начал бы новый день с чистого листа.
Но ничего этого, конечно, не произошло. И следующий день растянулся все той же мокрой простыней со следами поллюций от шального подросткового угара. Был понедельник и были пары. За выходные я, разумеется, ничего к новой неделе не сделал. Об этом мне напомнило письмо Светланы Сергеевны на почте: «Составь анкету и пришли мне ее сегодня к вечеру. Успеешь? И хотелось бы взглянуть на твою теорию».
Мне бы тоже очень хотелось на нее взглянуть, учитывая, что какой-то мусор из Интернета я все-таки успел нарыть вчера до того, как звонок мамы сорвал меня с благочестивых намерений. Я отписался ей, что да, успею, и пошел гуглить какую-нибудь анкету для жертв домашнего насилия. Не знаю, почему, но она предложила мне именно эту тему.
Но, видимо, все в универе сегодня сговорились, потому что после обеда меня за жопу схватил мой настоящий научный руководитель. Про схватил за жопу – это я фигурально, конечно. А вот про то, что он был самым настоящим научным руководителем, назначенным мне кафедрой и
– В общем, ты мне вот что, к пятнице давай введение напиши и список литературы. – Наконец, прервал мой пылкий монолог научник. – Успеешь?
– Конечно, да я обязательно, всеми силами, прям щас сяду!.. – Начал было я. Он остановил меня понимающей улыбкой.
– Нам с тобой главное на предзащите в декабре представить это и наработки по теоретическому разделу. Успеем ведь?
Я подумал, что получил благословление, когда за мной закрепили именно Павла Петровича. Никаких тебе злобных взглядов и требовательного тона. Кажется, он и сам все свои исследования писал именно так, впопыхах перед сдачей, поэтому так понимал меня. Млея от его отеческого тона, я чуть ли не раскланялся.
– Конечно, Павел Петрович!
– Чудно-чудно. Ну, успехов!
Я направился вниз по коридору бодрым шагом человека, который прямо сейчас прыгнет в библиотеку и начнет лопатить все научные исследования подряд. Впрочем, на крыльце корпуса мой шаг изменился и направился в сторону курилки. А там – от отличника и вовсе не осталось и следа.
Пока я курил, мобильный завибрировал, и перед глазами снова открылась фотография Антона с какой-то дамой в кафе. Я поначалу даже подумал, что это тупо повтор, но потом пригляделся: нет, на нашем Дон-Жуане была та же рубашка, в которой он уходил с утра на учебу. Я еще язвил, что он на цыганскую свадьбу в ней собрался. Такая красная рубашка, словно тряпка, брошенная в морду прущего быка.
– «Ты там детективом нанялся, что ли, за ним следить?», – раздраженно написал я Паше, держа в зубах сигарету.
– «Гоша говорит, они очень романтично сидят, за руки держатся», – тут же выпалил, как из пулемета, Паша.
Отлично, еще и этого с собой приплел. Хотя, стоит признаться, у меня как-то болезненно все заныло в животе, когда я прочитал про «ручки».
– «Может, это по работе?», – зачем-то написал я. Обжегся дотлевшей сигаретой, бросил ее в урну рядом. Потом перечитал свое сообщение. Не надо было этого писать, выглядит так, как будто я наивная дурочка, спрашивающая у подруги насчет гулящего парня. Эта мысль меня как-то покоробила, поэтому я без дальнейших разбирательств сунул телефон в карман и пошел на остановку. Лучше приехать и посмотреть на сие романтическое свидание своими глазами, а не этими, голубовато-малибушными.
Паша написал мне адрес, но, когда маршрутка выбросила меня на оледеневшую остановку, я уже в конец опоздал. Загадочная девушка направлялась вверх по улице, а Антон склонился возле киоска, покупая себе пачку сигарет.
– Че не на заводе? – Спросил я из-за его спины. Тот аж подпрыгнул.
– Тем, какого хера? Здороваться нормально не учили?
Суровая продавщица сунула ему пачку и сдачу парой монет. Взыскательно посмотрела на меня. Меня морозом пробрало от ее усиков на верхней губе. Я переключился на Антона.