Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
– Дом, помоги облачиться, – попросила она. – Коли уж я в кои-то веки здесь, так окружи меня полной заботой, старик.
«С удовольствием, госпожа».
Рубашка взмахнула рукавами и скользнула на тело. Навье оставалось только просовывать руки и ноги – одежда сама обволакивала её, словно незримый слуга с чуткими и ласковыми пальцами помогал ей.
– М-м, благодарю, дружище, – с теплом молвила Северга. – Ты безупречен. Ты – чудо.
«Всегда рад служить, госпожа».
Дрова пылали в камине, отбрасывая рыжий отсвет на лицо навьи; в глубине её задумчиво застывших глаз
– Даже не ужинала – а сразу за чарку, – укоризненно молвила Темань, присаживаясь в соседнее кресло, по другую сторону столика. Она опять куталась в плед.
– Выпей со мной, – предложила Северга.
– Я эту гадость жгучую не люблю, – поморщилась та. – Для тебя только и держу. Мне бы что-нибудь полегче и послаще.
– Дом! – Северга щёлкнула пальцами. – Вино для прекрасной госпожи.
На столик встало тёмно-красное плодовое вино и вторая чарка, на закуску – горячие лепёшечки с сыром. Навья наполнила чарку до краёв.
– Прошу.
Темань изящно пригубила, откусила крошечный кусочек сырной лепёшечки.
– Всё мёрзнешь? – усмехнулась Северга.
Темань поправила плед на плечах, закуталась поплотнее.
– Ничего не могу поделать, зябну. Холодный дом... Но с тобой мне теплее.
Год назад матушка Темани выгнала её отца, не простив ему истории с поединком, которая привела к отъезду дочери с Севергой. Так и не научившись зарабатывать, он примкнул к шайке разбойников, и его повязали на первом же деле, а госпожа Раннвирд не стала его вытаскивать. У самой Темани дела шли по-прежнему: служила она всё в той же должности, не стремясь к продвижению вверх, что-то писала, что-то рисовала, водила дружбу с творческими кругами. Даже издала какую-то книжечку. Заработать не заработала – так, потешила самолюбие.
– Ну, зато теперь ты можешь считать себя состоявшейся творческой личностью, – проговорила Северга, вливая в себя обжигающе-сладкий глоток «воды жизни».
– Да уж, – усмехнулась Темань. Она уже сбросила свою роль, из развратницы снова став тонкой барышней. – Ну, а ты? Где ты сейчас воюешь?
– Ой, долго и скучно рассказывать, – махнула рукой Северга.
– Ну почему же? – Темань снова отхлебнула вино, и её губы влажно заалели. – Я люблю слушать твои боевые рассказы. Я, можно сказать, и влюбилась в тебя так – ушами.
– Хочешь слушать про выпущенные кишки и отрубленные головы? – мрачно хмыкнула Северга. – Нет на войне ничего доблестного и красивого, дорогая.
– А может быть, я хочу написать об этом книгу. – Темань откусила от лепёшечки, вернула её на тарелочку. – Кого же мне расспрашивать, как не тебя?
Северга всколыхнула красиво переливающиеся в хрустале остатки хлебной воды, допила и вновь наполнила чарку.
– Читала я как-то одну книжку про войну. Вернее, начинала читать... Уж не помню,
– Какая-то ты сегодня злая, – пряча взгляд в тени опущенных ресниц, улыбнулась Темань.
– Я всегда такая, пташка моя. Ты разве не заметила? – Северга ополовинила чарку, но не закусила, а только занюхала.
– Мне кажется, ты не в духе, – вздохнула Темань, напряжённо выпрямляя спину и глядя куда-то в сторону, в темноту окна. – И ты многовато пьёшь.
От стука чарки, которую Северга припечатала на столик, она вздрогнула. Голос навьи-воина прозвучал совершенно ровно, но от него Темань вжалась вглубь кресла.
– Не указывай мне в моём доме, сколько мне пить, милая.
Губы Темани начали кривиться, как два алых червячка, уголки глаз увлажнились, но подбородок она держала гордо поднятым, а смотрела подчёркнуто мимо Северги.
– Извини, – сказала она негромко, чеканно, вся – олицетворённая обида.
– Ну-ну-ну, – миролюбиво усмехнулась Северга. – Не дуйся... Иди лучше ко мне. Я сегодня очень даже в духе. И в настроении целоваться. Иди сюда, крошка.
Темань для порядка поломалась, но потом пересела из кресла на колени к Северге.
– Фу, от тебя хмельным пахнет, – привередливо поморщилась она.
– А ты выпей тоже – и не будешь чувствовать, – засмеялась навья.
– Не надо, не хочу... – Темань отворачивалась от чарки с крепким зельем, махала рукой.
– Давай, давай, – посмеивалась Северга.
Забавляясь, она таки заставила Темань выпить, а на «закуску» предложила свои губы. Впрочем, когда подруга была сама собой, её поцелуи Северга находила пресноватыми, в них чего-то не хватало – то ли пресловутого огонька, то ли вкуса. Темань зажималась, уходила в себя, как будто пугаясь.
– Ну, что с тобой? – Северга, теряя надежду, заглядывала ей в глаза.
– Не знаю. – Темань отвернулась, впитывая полумрак комнаты ищущим, влажным взглядом. – Не знаю, что чувствую к тебе. Иногда кажется, что люблю. Иногда – что ненавижу. А порой – то и другое вместе. Это мучительно...
– Книжку напиши, – усмехнулась Северга. – Про войну – не надо, у тебя не получится. А вот про страсти всякие – запросто. Расхватают, как горячие пирожки.
Темань морщилась, словно у неё ныли все зубы разом.
– Почему ты считаешь, что книга о войне у меня не выйдет? Думаешь, дешёвое чтиво «про страсти» – потолок моих возможностей? Ты даже не читала того, что я пишу. Как ты можешь судить о том, на что я способна? Помнится мне, кто-то говорил, что рассуждать надо только о том, в чём сам разбираешься...
Северга вздохнула. В творческих метаниях Темань становилась несносной – нервной, взвинченной, дрожащей на грани слёз и горячки. Голос её, будто настойчивый смычок, ездил Северге по стрункам души.