Большие часы
Шрифт:
Мы в конце концов так и поступили. Я еще раз испытал наслаждение от езды по холмам над единственной в мире совершенной рекой, [6] рекой, которая никогда не заливает берега, не высыхает и никогда не кажется одной и той же. До Олбани мы доехали примерно за три часа.
Мне всегда нравился этот город, не такой уж заштатный, каким он может показаться с первого взгляда случайному путешественнику, особенно когда в нем заседает законодательная палата. Все, что упустил Манхэттен, осело здесь.
6
Имеется
После того как мы зарегистрировались под заботливо и с фантазией придуманными мною именами — мистер и миссис Эндрю Фелпс-Гион, — мы вышли из гостиницы и провели несколько часов за едой и выпивкой, кое-какими увеселениями и танцами в не очень переполненном и чертовски дорогом ночном клубе. Да, это был определенно весенний вечер, вырванный из кровожадной пасти повседневных дел, и потому игра стоила свеч.
В субботу мы позавтракали почти в полдень и вскоре не спеша покатили обратно в город по другой дороге. Река, конечно же, была другая, и я снова влюбился в нее, и, разумеется, мне помогла в этом Полин.
Уже под вечер мы добрались до Пятьдесят восьмой улицы в восточной части города, где Полин жила в многоквартирном доме, однако моя спутница посчитала, что еще рано и у нее куча времени. Тогда мы поехали в заведение Гила. Полин трижды сыграла с ним в его игру. Я подумал, что она поставила Гила в тупик, когда попросила показать ей Ворона Эдгара По, [7] но он притащил чучело какой-то вроде бы синей птицы, изрядно полинявшей, и пояснил, что именно эта птица вдохновила Эдгара По, который потом подарил ее своему близкому другу, прадеду Гила. Затем я вспомнил, что уже месяца три не бродил по антикварным лавкам Третьей авеню, образующим торговый ряд от Сорок второй до Шестидесятой улицы. Возможно, в городе есть лавки и побольше, и получше, и посолидней, но дух приключений, неожиданных открытий царит только на Третьей авеню.
7
«Ворон» — известное стихотворение Эдгара По.
В тот день мы с Полин попусту тратили время, разглядывая древние постельные грелки из Новой Англии, прялки, переделанные в торшеры или настольные лампы, и обыкновенные комоды, из которых смастерили жесткие кресла, этажерки и сервировочные столики. Это были крепкие и основательные вещи, свидетельствовавшие в большей мере об изобретательности мастеров двадцатого века, нежели о богатом воображении ремесленников былых времен. Некоторые из этих вещей вызывали интерес, но не волновали душу.
В половине восьмого, когда лавки начали понемногу закрываться, мы зашли в маленькую, но битком набитую всевозможным товаром лавчонку в конце Пятидесятой улицы. Возможно, я бывал в ней и раньше, не знаю, во всяком случае, ее хозяин меня вроде бы не вспомнил.
Несколько минут я осматривал товар, не обращаясь к хозяину и отвечая на вопросы Полин, однако не нашел ничего такого, чего не видел бы раньше. Затем в лавку зашел еще кто-то, и я стал с возрастающим интересом прислушиваться к разговору. Услышал, как хозяин не без удивления ответил:
— Да, есть. Правда, не знаю, такие ли они, какими вы интересуетесь. У меня мало кто спрашивает про картины. Ту, что на витрине, я выставил только потому, что она в рамке. Именно ее вам нужно?
— Нет. Но ведь у вас есть и другие. Без рамок. Недели две назад к вам заходил один
Эти слова произнесла крупная и плотная, неряшливо одетая брюнетка с лицом, напоминающим о последствиях пролетевшего тайфуна.
— Да, есть и другие. Но они не в идеальном состоянии.
— Неважно, — сказала покупательница. — Могу я взглянуть на них?
Торговец отыскал на одной из верхних полок небольшой рулон полотен и стащил его вниз. Я подошел поближе и стал молчаливым соучастником осмотра товара. Хозяин вручил рулон покупательнице, а я буквально положил подбородок на ее левое плечо.
— Посмотрите, вот они, — сказал торговец.
Повернув голову, он нахмурился и на какой-то миг глянул на меня выпученными глазами. Мой взгляд выражал лишь вежливое любопытство.
— Где вы их добыли? — спросила покупательница.
Она развернула рулон, где оказались полотна размером приблизительно четыре на пять футов, и стала разглядывать первое из них. На картине был изображен глостерский клипер, идущий на всех парусах, кораблик как кораблик, от других картин на ту же тему эта отличалась лишь кольцом грязи, похожим на увеличенный след от кофейной чашки, которое опоясывало корабль и несколько миль океана. Сказав, что картины не в идеальном порядке, хозяин не погрешил против истины. Кольцо вполне соответствовало диаметру средней величины бочки, и возможно, именно таково и было его происхождение.
— Они входили в партию товара, — осторожно ответил торговец.
Крупная женщина разразилась громким хрипловатым смехом.
— Какого товара? — спросила она. — Сырья для растопки? Или оберточного материала, каким пользуются в дешевых магазинах?
— Я не знаю, откуда их взяли. Но ведь я предупредил вас, что они не в самом лучшем состоянии.
Женщина переложила верхнее полотно под низ, и мы увидели большую вазу с маргаритками. На этот раз никто ничего не сказал; я просто секунды на две закрыл глаза, а когда вновь открыл их, второй картины уже не было.
Третья картина представляла собой плод честного труда представителя школы, приверженцы которой живописуют задворки; подпись я не разобрал, но ее мог написать чуть получше или чуть похуже любой из пятисот или шестисот профессиональных художников этого направления.
— Совсем неплохо, — сказал торговец. — Красочно. Цветы как настоящие.
Рослая, плотная брюнетка демонстративно перешла к следующей картине. Еще один клипер, однако идущий в противоположном направлении. Великолепное кофейное кольцо красовалось на всех картинах. Дальше шла корзинка с котятами. «Мои любимцы» — так, должно быть, назвала эту свою картину какая-нибудь пожилая художница. Во всяком случае, сюжеты картин были разнообразны. Одни художники были верны клиперам, другие писали задворки, изводя мили холста, а эта милая старушка наверняка изображала сотни и сотни кошек.
— Боюсь, у вас нет ничего, что заинтересовало бы меня, — сказала женщина.
Хозяин молча с этим согласился, и она стала просматривать остальные полотна. Еще пара картин прошла без комментариев, и я увидел, что их осталось всего две или три.
Покупательница аккуратно развернула следующую, и у меня перехватило дыхание. Это была Луиз Паттерсон. Сюжет, исполнение, общий эффект — тут ошибки быть не могло. Братья и сестры этой картины висели у меня в квартире на Марбл-роуд. За одну из них я когда-то выложил девятьсот долларов, за другие — ненамного меньше, все были приобретены на регулярных выставках Паттерсон на Пятьдесят седьмой улице.