Большие часы

Фиринг Кеннет

Эрл поднял взгляд от волосатых костяшек своих пальцев, которые он вроде бы внимательно изучал. Лицо его никогда, даже в минуты потрясения, не теряло улыбчивого выражения. Интересно, сохранилось ли оно, когда он убивал женщину; наверняка да.

Вопрос, назревавший в его незаурядном, но медлительном сознании, наконец сформировался.

— Кстати, а что будет, когда мы найдем этого человека?

— Смотря по обстоятельствам. Когда эта история всплывет, он может сразу обратиться в полицию. В этом случае нам понадобится алиби,

и мы будем держать такую линию. Он утверждает, что видел вас у дома Полин. А как он сам туда попал? И тут ему придется так же туго, как и нам. И мы сможем кое-что подкинуть полиции: мы знаем, например, что большую часть вечера он провел с Полин.

Эрл, округлив глаза, уставился на меня непонимающим взглядом, но через несколько мгновений глаза его ожили.

— Господи, Стив, — сказал он. — Как я понимаю, вы… Нет! Вы, конечно, имели в виду только припугнуть его.

— Можете считать так, — сказал я. — Если дело дойдет до суда и он не откажется выступить на нем как свидетель, я знаю, какой линии нам придерживаться. Ваше алиби обеспечено, вы были у меня. А как он туда попал? Как насчет всего этого? Я имею в виду все, что мы собираемся узнать о нем заранее. И тогда на него падет не меньшее подозрение, чем на вас.

Эрл понял, что я утаил нечто важное, и пытался додуматься, что же именно. Я ждал, не сомневаясь в том, что в конце концов он поймет.

— Ладно, — сказал он. — А что, если он не заявится в полицию, когда все обнаружится? Что тогда?

Я не хотел доводить его до истерики и, насколько это было возможно, пытался смягчить испытанное им потрясение.

— Если мы отыщем его раньше, мы должны играть наверняка.

— Да, но что это значит?

Я осторожно объяснил:

— Разумеется, мы могли бы установить за ним наблюдение. Но при этом мы так и не узнаем, предпринял он что-нибудь или нет, верно? И уж конечно, не будем знать, что он собирается предпринять.

— Да, я это понимаю.

— Так что же делать с этим человеком? Он останется постоянной угрозой вашей безопасности, вашему положению в обществе, вашему бытию в подлунном мире. Он останется постоянной угрозой вашей жизни. Можете вы совладать с такой невыносимой ситуацией?

Эрл устремил на меня испытующий, болезненный, почти испуганный взгляд.

— Это не по мне, — резко сказал он. — Был уже прискорбный случай. Еще одного не хочу. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю.

— Нет. Я, в конце концов, человек.

— Вот как? Из-за вашего бешеного темперамента и богоданной глупости оказались под угрозой миллионы долларов. Ваших, не моих. Значит, вы не только идиот, но еще и трус?

Он пошарил рукой по столу, отыскал сигару и с моей помощью закурил. Потом наконец прохрипел:

— Я не желаю, чтобы человека убили с заранее обдуманным намерением, без всякого гнева. — И, словно читая мои мысли, добавил: — Тем более принимать в этом какое бы то ни было участие.

— Не понимаю

вас, — вполне резонно возразил я. — Вы же знаете, в каком мире мы живем. И вы всю жизнь были неотъемлемой частью этого мира. Вы прекрасно знаете, что сделал бы с вами любой человек из «Дэверс энд Блэр», «Дженнетт-Донохью» или «Бикон», любой, кто выше главного редактора журнала в любой из этих компаний, если бы он мог встретить вас глубокой ночью в безлюдном месте и, не подвергая себя опасности, нажать на гашетку…

— Нет. Я бы сам этого не сделал. И не верю, что они пошли бы на такое.

Он был, конечно, не прав, но какой смысл спорить с вундеркиндом средних лет? Я знал, что завтра он будет смотреть на вещи в истинном свете.

— Ладно, вовсе не обязательно прибегать к крайним мерам. Я только высказал свое предположение. Но почему вы так всполошились? Ведь мы с вами знаем, что такое бывало, и способствовали этому, даже когда речь шла о гораздо меньших суммах. Почему же теперь вы так чувствительны?

Этим я вроде заткнул ему рот.

— Разве мы когда-нибудь заходили так далеко?

— Вы никогда не попадали в такую передрягу. Верно? — (Теперь он побледнел как мертвец. Не мог вымолвить ни слова. Ей-Богу, за ним надо следить, как за охотничьим соколом, подкармливать каждую минуту.) — Позвольте спросить вас, Эрл, готовы ли вы ради ваших моральных принципов отправиться в одиночную камеру и писать там мемуары? Или хотите остаться мужчиной в нашем непростом мире, взять на себя полную ответственность и пожинать плоды собственных трудов? — (Я любил Эрла, как никого на свете, кроме матери, любил по-настоящему и был обязан любой ценой вытащить его и себя из той бездны, которая разверзлась у наших ног.) — Нет, раньше мы так далеко не заходили. И если будем пользоваться мозгами по назначению, вам никогда не придется доходить до такой крайности.

Эрл задумчиво сосал сигару.

— Смерть от нищеты, голода, чумы или на войне — я понимаю, что это явление глобальное, за которое никто не несет личной ответственности, хоть я всю жизнь боролся с этими язвами общества, во всех своих журналах старался способствовать их устранению по одной или всех разом. Но здесь речь идет о смерти отдельно взятого человека. Это совсем другое.

Он опустился до интеллектуального уровня своих писак — это любопытное явление мне доводилось наблюдать и раньше. И я рискнул:

— Возможно, мы могли бы действовать и попроще. Однако на карту поставлены не только ваша мораль и жизненная философия, но также вся ваша жизнь. На карту поставлена вся наша чертова организация. Если вы уйдете — ей конец. Все, что мы создавали, пойдет к чертям собачьим. Книжный рынок наводнит штампованная бульварная макулатура.

Эрл встал и медленно прошелся по комнате. Прежде чем ответить, задумался.

— Меня можно заменить, Стив. Я только винтик. Надежный, я это признаю, но все же лишь винтик.