Большие люди
Шрифт:
Воспоминание о девушке, которая делала Жорке массаж, кольнуло легким чувством стыда, но он от него отмахнулся — дело прошлое, в настоящем и без этого забот хватает. Но в одном эта… Люся? да, кажется, Люся, была права. Неправильно рассчитанная нагрузка — и все ее усилия пошли прахом, у Гоши опять спина болит, и сильно. Эх, как же он за младшим недоглядел?!
Сегодня Гошка дома, но не факт, что это имеет какой-то смысл. Все равно брат наверняка сидит за компьютером — даром вчера кучу бумаг с работы взял. И файлы какие-то на флэшку перед уходом из офиса копировал. Вот и что с ним делать? Загоняет себя, паразит этакий!
Григорий
Своего отца он не помнил совсем. Гошкиного отца, дядю Сашу, помнил смутно. Помнил, что тот был веселый, часто рассказывал какие-то истории и играл с Гришей в машинки. Но слишком недолго он пробыл в Гришиной жизни, а детская память коротка.
Но вот «подарок», который им оставил дядя Саша, он запомнил очень хорошо. Младший брат ужас как мешал. Грише бы на улицу, гулять, а он сидит дома с младшим, потому что мать ушла в магазин, а там очереди и это надолго. А на улице лето, и друзья кричат в окно, а он тут сидит, караулит эту плаксу-канючилу!
Сколько раз он смотрел на ревущего младшего и думал… О том, как было бы хорошо, если бы он куда-то исчез. Потом Гошка подрос и стал таскаться за ним следом всюду. И это было еще хуже, чем когда Грише приходилось сидеть с братом дома. Потому что это лишало его ощущения свободы.
Все изменилось в тот день, в заброшенном недостроенном доме. Когда он услышал крик брата… когда обмер от ужаса… когда подбежал и понял, что случилось… По своей детскости он не очень задумывался о том, что брат мог серьезно повредить себе что-то при падении — тем более, что тот так голосил: «Гриша! Забери меня отсюда! Мне страшно!». Но вот в то, что младший там умирает от страха — в это он поверил сразу, потому что знал, как Жорка боится темноты — сам же его не раз пугал.
Дальнейшее помнит смутно, действовал по наитию. Что говорил брату — да шут его знает! Но была полнейшая уверенность, что именно это и нужно делать — разговаривать с Гошкой, все равно ничего иного он и не мог больше. Но то, что он что-то должен был делать для брата — это было совершенно очевидно для него. Он не мог оставить Гошку наедине с его страхом.
А потом, когда Жорку — грязного, с кровоточащим подбородком, с безумными глазами все-таки достали из подвали взрослые — Мишкин отец спустился и на вытянутых руках просто поднял и передал Гошку тем взрослым, что были наверху… Так вот, когда брат кинулся именно к нему и ткнулся носом ему в живот… когда его рука, сама, на каком-то рефлексе, легла на Гошкину голову… Вот тогда ответственность за брата мгновенно и намертво зацементировалась в его душе.
Это оказалось даже клево. Когда у тебя есть брат. Ну, в смысле, брат по-настоящему. Выяснилось, что Гошка не такой уж и нытик. И мозги у него варят. А еще он веселый и надежный. Но самым замечательным было то, в чем Гришка себе ни за что не признавался. Этот взгляд, полный обожания, та беспрекословная Гошкина вера в него, в то, что он самый лучший. Да, все-таки, когда у тебя есть такой младший брат — это клево.
Он делал для брата все, что мог. Пару раз бил морды обидчикам. Учил самого давать сдачи. В плане учебы вот не мог ничему научить, потому что учился Гошка, в отличие от него, бестолочи, хорошо — не с тройки на двойку,
В общем, после того случая они быстро стали просто «не разлей вода». И Гришка искренне недоумевал, как раньше могло быть по-другому.
Вокзал, суета. Он сам, уже обритый наголо, как и положено призывнику. Мать стоит в сторонке, утирая глаза платком, Гошка рядом.
— Не реви.
— А я не реву, — врет нещадно. И вдруг порывисто обнимает брата за шею, крепко, не отпускает долго. А потом, все же отстранившись и не пряча слез. — Ты сейчас скажешь, что настоящие мужики не обнимаются…
— Точно, — серьезно кивает Григорий. — Не обнимаются. Но… — после небольшой паузы, — мы братья. Нам можно.
И уже сам, крепко, кратко. Но успевает шепнуть на ухо:
— Мать береги.
И, отступив назад и закинув на плечо рюкзак:
— Ну, все, я пошел в вагон. Долгие проводы — лишние слезы.
— Гришенька, — мать снова припадает на грудь, он закатывает глаза, но обнимает ее.
— Я буду тебе писать каждый день! — это Гошка, отчаянно.
— Да зачем каждый день? Раз в месяц и хватит.
Знал бы он тогда, как будет ждать писем брата…
Не так уж и туго ему пришлось в армии. Да, с питанием швах, гоняют постоянно по всякой ерунде, но хоть обижать его никто не лез — рост, плечи, мрачный взгляд и здоровенные кулаки говорили сами за себя.
Потихоньку обживался. Обзавелся несколькими друзьями, выучился и сдал на права. К технике его тянуло давно, а тут и случай подвернулся. Так прошел почти год. Начальство армейское его прямо ценить стало — за спокойный характер, за авторитет, за умение разбираться в машинах. Сам же Гриша не чурался никакой работы и использовал любой шанс научиться чему-то новому. Руками он работать точно не боялся. И ему доверили «особо важную работу».
Он, когда узнал, куда их посылают, сам хотел послать. Да солдат послать не может, обязан выполнять. И Григорий Свидерский еще с девятью солдатами отправился строить генеральскую дачу. Если быть точным, достраивать дом и обустраивать участок. Командовал ими ефрейтор Созинов. У которого была только одна цель — как можно лучше угодить генерал-майору, владельцу дачи. Впрочем, все было неплохо, не считая того, что занимались они тем, что к армии имело самое опосредованное отношение. Но какой дурак будет в таких условиях принципиальность проявлять? Тем более, что кормили их, в отличие от того, что давали в столовой войсковой части, вполне прилично. Просто, но сытно и обильно. Да и работа сама была — не бей лежачего. Знай, таскай носилки с песком да цементом, кувалдой или лопатой орудуй. Вот при работе лопатой беда и приключилась.
Захотелось генерал-майору колодец на участке. У соседей ни у кого нет, а у него будет!
Начать с того, что место для колодца от балды выбрали и до водоносного слоя добирались долго. Оттого и копать пришлось глубоко. Но им-то что, ефрейтор сказал — копать, значит, копаем. Вот и копали — долго, глубоко.
Григорий, как истинный горожанин, понятия не имел о том, что при рытье колодцев есть какие-то хитрости, тонкости. И про опалубку слыхом не слыхивал. А при такой глубине шахты колодца это было уже просто необходимо. Знал ли об этом ефрейтор Созинов — кто теперь скажет? Но в один день грунт, состоявший из слоев глины и песка, обрушился. Погребя под собой троих.