Большие надежды. Соединенные Штаты, 1945-1974
Шрифт:
Некоторые из этих колебаний были обусловлены общественным мнением внутри страны. На самом деле об этом было трудно судить на протяжении почти всего 1946 года, но большинство американцев, вероятно, были менее обеспокоены поведением СССР в то время, чем высшие должностные лица Трумэна. Конечно, были признаки того, что некоторые люди жаждали политики жесткости, если это принесёт порядок в международные отношения. Ведущие радиокомментаторы, включая Г. В. Кальтенборна и Эдварда Р. Марроу, с пониманием относились к такому подходу, особенно в отношении Западной Европы, которую практически все оттенки американского мнения считали наиболее стратегически важным регионом мира. [287] Издания Люса, «Лайф» и «Тайм», предлагали крайне тенденциозные отчеты о вероломной деятельности коммунистов, особенно в Азии. Люс отказывался печатать нелестные для Чан Кайши репортажи, в результате чего один из ведущих репортеров, Теодор Уайт, с отвращением подал в отставку. [288]
287
James Baughman, The Republic of Mass Culture: Journalism, Filmmaking, and Broadcasting in America Since 1941 (Baltimore, 1992), 33–34.
288
Stephen Whitfield, The Culture of the Cold War (Baltimore, 1991), 159–60.
289
Goulden, Best Years, 258.
Однако многие либералы противились ужесточению политики. Три либеральных сенатора, Клод Пеппер из Флориды, Глен Тейлор из Айдахо и Харли Килгор из Западной Вирджинии, выступили с совместным заявлением после речи о «железном занавесе»: «Предложение мистера Черчилля перережет горло „большой тройке“, без которой война не была бы выиграна и без которой мир не может быть сохранен». Некоторые либералы действительно опасались, что антисоветская политика приведет к войне. «Если кто-то не остановится», — заметил в частном порядке репортер Томас Стоукс, — «интересы этой страны, которые, похоже, одержимы войной с Россией — и скоро — добьются своего. Многие люди, похоже, окончательно сошли с ума». [290]
290
Hamby, Beyond the New Deal, 102.
Многие из этих либералов не верили в добрые намерения советского руководства. Они были настроены резко антикоммунистически и выступали против любого распространения советского влияния в Западной Европе. Но они считали глупым бросать деньги Чану и, похоже, были готовы принять как необратимое советскую сферу влияния в Восточной Европе. Одним из таких писателей был теолог и интеллектуал Райнхольд Нибур, который в конце 1940-х годов пользовался наибольшим авторитетом среди антикоммунистических либералов. В своих многочисленных работах того времени Нибур пробудил поколение молодых либералов — историк Артур Шлезингер-младший был самым известным из них — к более глубокому осознанию советской угрозы. Но Нибуру было неприятно то, что он считал чрезмерно морализаторскими ответами из Вашингтона. В сентябре 1946 года он написал в газете Nation, что Соединенные Штаты должны прекратить свои «тщетные попытки изменить то, что нельзя изменить в Восточной Европе, рассматриваемой Россией как стратегический пояс безопасности».
Попытки Запада изменить условия в Польше или, например, в Болгарии в любом случае окажутся тщетными, отчасти потому, что русские там есть, а нас нет, а отчасти потому, что такие лозунги, как «свободные выборы» и «свободное предпринимательство», в этой части мира не имеют никакого значения. Наши копировальные версии демократии зачастую столь же тупы, как и русский догматизм. Если бы мы оставили Россию в покое в той части мира, которую она отвоевала, мы могли бы на самом деле помочь, а не помешать местным силам, которые сопротивляются её тяжелой руке. [291]
291
Там же, 111.
В 1946 году интеллектуалы вроде Нибура не слишком влияли на политиков; однако осторожность Конгресса нельзя было игнорировать. Эта осторожность отражала нежелание избирателей выпрыгивать из огня Второй мировой войны в новое пламя, а также решимость Конгресса сократить расходы на оборону. В 1945 и 1946 годах Конгресс резко сократил военные расходы всех видов. Военно-морскому флоту пришлось продать 4000 кораблей, законсервировать ещё 2000 и закрыть восемьдесят четыре верфи. В начале 1946 года в армии начались мятежи — некоторые ветераны даже давали платные объявления, требуя освобождения, — что ускорило демобилизацию солдат. В апреле 1946 года Конгресс продлил срок действия призыва до марта 1947 года, но призвал к добровольному набору в период с апреля 1947 по август 1948 года. Тогда и позже он отклонил попытки Трумэна ввести всеобщую военную подготовку. Некоторые противники считали такую систему «неамериканской». По всем этим причинам расходы на оборону сократились с 81,6 миллиарда долларов в 1945 финансовом году (закончившемся 30 июня того же года) до 44,7 миллиарда долларов в 1946 году и 13,1 миллиарда долларов в 1947 году, оставаясь на этом низком уровне до финансового года, закончившегося в июне 1950 года. Благодаря таким сокращениям федеральное правительство в 1947–1949 годах имело небольшой профицит.
Все эти действия истощили военное ведомство, начав один за другим раунды ожесточенной и утомительной межведомственной борьбы за скудные ресурсы. К середине 1947 года вооруженные силы Соединенных Штатов насчитывали всего 1,5 миллиона человек, большинство из которых были нужны для укомплектования баз внутри страны или для выполнения оккупационных обязанностей в Европе и Японии. Хотя Америка сохранила крупнейший в мире военно-морской флот и военно-воздушные силы, у неё не было сухопутных войск, как заметил один историк, «чтобы вмешаться во что-то большее, чем незначительный конфликт, такой как территориальный спор между Италией
292
Pollard, «National Security State», 208; May, «Cold War and Defense», 29.
Даже атомная монополия страны в эти годы имела сомнительную военную ценность. До середины 1950 года Соединенные Штаты в значительной степени полагались на старинные B–29S времен Второй мировой войны, которые базировались в Луизиане, Калифорнии или Техасе — слишком далеко, чтобы безопасно долететь до Советского Союза. По частным оценкам военных экспертов, в условиях войны на сброс атомной бомбы на СССР могло уйти две недели, и к этому времени крупные русские армии могли бы дойти до Парижа. Только после начала Корейской войны в июне 1950 года Соединенные Штаты получили новые, более дальнобойные бомбардировщики В–36, полностью оборудованные для действий над СССР. [293]
293
May, «Cold War and Defense», 8.
Атомный щит Америки в те годы был действительно тонким. К середине 1946 года у Соединенных Штатов было около семи атомных бомб типа «Нагасаки», а к середине 1947 года — около тринадцати. Использовать их было непросто. Их нужно было перевозить по частям; команда из семидесяти семи специалистов должна была неделю работать над окончательной сборкой А-бомбы, прежде чем она была готова к применению. Только специально разработанные самолеты могли нести бомбы, которые вряд ли были точными: испытательная бомба А на Бикини в Тихом океане в 1946 году промахнулась мимо цели на две мили. Урана, необходимого для делящихся бомб того времени, как известно, не хватало, и ожидалось, что его производство в будущем будет медленным. Высокопоставленные сторонники стратегических бомбардировок предполагали, что в предстоящей войне придётся в значительной степени полагаться на оружие Второй мировой войны, в основном тротил и зажигательные вещества. [294]
294
Там же, 49; Pollard, «National Security State.»
Сторонники жесткой политики в отношении СССР также находили в лучшем случае неоднозначную поддержку со стороны основных групп интересов. Вооруженные силы, конечно, боролись за увеличение ассигнований. А некоторые высшие должностные лица, такие как Форрестал, придерживались весьма широких взглядов на то, что необходимо для обеспечения национальной безопасности в долгосрочной перспективе, включая контроль над Западным полушарием, Атлантическим и Тихим океанами, систему периферийных баз, а также доступ к ресурсам и рынкам Евразии. [295] Тем не менее, Пентагон оказался относительно слабым на Капитолийском холме в конце 1940-х годов. Отчасти это объяснялось тем, что службы так ожесточенно сражались между собой. Кроме того, после Второй мировой войны военно-промышленный комплекс — злодей многих ревизионистских историй — не был сплоченным. Многие ведущие бизнесмены уже в 1943 году намеревались перепрофилироваться на прибыльное гражданское производство, и другие активно конкурировали за быстро растущий после войны потребительский внутренний рынок. Американский экспорт в эти годы фактически упал ниже нормы (в процентах от ВНП) преддепрессивных лет, никогда не превышая 6,5 процента в период с 1945 по 1950 год. За некоторыми исключениями лидеры бизнеса того времени представляли себе, что у страны есть обширный, растущий и в значительной степени самодостаточный внутренний рынок. Уверенные в прибылях на родине, они не слишком усердствовали в лоббировании американского экономического влияния за рубежом в послевоенные годы. [296] Именно в этом контексте внутренней нерешительности и военного сокращения Трумэн столкнулся со своим последним важным внешнеполитическим решением 1946 года: что делать с Генри Уоллесом, его «голубиным» министром торговли. Уоллес был одной из самых примечательных фигур в истории американской политики двадцатого века. Сын министра сельского хозяйства Хардинга и Кулиджа, он вырос республиканцем из Айовы и в 1920-х годах, будучи молодым человеком, стал известным фермерским редактором. Однако в 1928 году он поддержал кандидата в президенты от демократов Эла Смита, а в 1932 году — Рузвельта против Гувера. Прогрессивный и известный ученый в области генетики растений, он стал министром сельского хозяйства Рузвельта с 1933 по 1940 год, а затем вице-президентом во время третьего срока Рузвельта. Там он оставался заметным представителем и администратором Нового курса. Но многие политики-демократы находили его все более невыносимым. Он был застенчивым, мечтательным, с всклокоченными волосами, небрежно одетым и практически неспособным к светской беседе. Иногда он засыпал на конференциях. Он был прежде всего идеалистом и глубоко религиозным человеком, которого влекли ритуалы епископальной церкви, мистицизм белого русского гуру и моральные проблемы социального евангелия. [297] Если у него и был образец для подражания, то это был пророк Исайя.
295
Leffler, «American Conception of National Security», 379.
296
Gaddis, «Insecurities», 265–66.
297
Hamby, Beyond the New Deal, 22–24.
К 1944 году у Уоллеса было много последователей среди либералов-демократов, которые восхищались его заботой об угнетенном мире. В 1942 году он провозгласил: «Век, в который мы вступаем… это век простого человека». Он добавил: «Народная революция на марше, и дьявол и все его ангелы не смогут одолеть её. Они не смогут одержать победу, потому что на стороне народа — Господь». Но умеренным и консерваторам надоели подобные идеалистические измышления, и они выступили против его переизбрания на пост вице-президента в 1944 году. Когда Рузвельт неохотно уступил, выбрав вместо него Трумэна, он компенсировал Уоллеса, назначив его министром торговли в начале 1945 года. Там Уоллес оставался, работая на человека, который сменил его на посту вице-президента, до конца лета 1946 года.