Большие проблемы маленькой блондинки
Шрифт:
— Возможно, Жень. — Илюша совершенно скуксился.
Он уже тридцать минут сидел, скорчившись, на собственном диване в собственной гостиной. Сидел, слушал, признавал справедливость обвинений, молчал, потому как оправдываться не было смысла, и потирал ноющую скулу. Это Женька ему вмазал сразу, как только порог переступил. Прямо с ходу кулачищем по лицу. Хорошо вовремя среагировал и чуть уклонился. Удар пришелся по скуле, а иначе…
Иначе красоваться бы с синяком недели три. У Женьки удар поставлен хорошо, рука тяжелая, три недели — как приговор…
— И
Он знал, что Гавриков дорожит каждым предметом интерьера, оттого и саданул по дорогому стеклу. Видел, как бывший дружок моментально напрягся и дернул кадыком, и нарочно взял и стукнул еще раз.
— Ты это… Хорош чертовщиной заниматься, Жень, — взмолился, не выдержав, Гавриков и поправил сползающие с плеч растянувшиеся лямки домашней майки. — Что я мог в той ситуации?! Что?! Кто бы меня послушал, даже скажи я, что ты был в кабинете?! Видеть тебя не видел. На момент вызова ты был там, а раньше? Раньше где ты был?
— В Караганде!!! — Масютин едва снова не кинулся на Гаврикова с кулаками, до того тот был ему противен. — Где я мог еще быть?! Неужели ты думаешь, что я мог эту девчонку собственноручно да с таким подходом убрать?!
— А кто тогда? — мяукнул Гавриков и тут же втянул голову в плечи, Женька снова подскочил к нему и замахнулся.
— А почему я?!
— Ты на фотках был? Был! Со шлюхой этой детдомовской таскался? Таскался! Изменяла она тебе? Изменяла! Все сходится. А в кабинет ты мог вернуться уже после того, как все случилось, Жень. Я же не сиднем сидел за пультом. Выходил пару раз, то в туалет, то покурить. Ты мог запросто мимо дежурки проскочить незамеченным.
— Мог! — неожиданно согласился Масютин и, обессилев вдруг от собственного беснования, упал в глубокое Илюхино кресло — тоже предмет гавриковской всегдашней гордости. — Мог! Но не проскакивал! Я сидел и как дурак ждал ее звонка. Машина была в сервисе, в гараж тащиться была охота, как же! Не на улице же было ждать! Хата в ту ночь была не наша.
— Слышь, Жень, а она знала, что ты ее станешь там ждать?
— Не помню! Знала, не знала, какая разница! Неужели ты думаешь, что это она меня так лихо подставила?! — он не хотел, да заорал снова.
А почему заорал? Да потому что Гавриков именно так и думал. И карту раскидывать не надо — думал именно так. Да чего уж перед самим собой выпендриваться! Он и сам… так думал. Понять только не мог, зачем ей было использовать именно его! Почему его?! Что он ей плохого сделал?! Он бы понял еще, если бы на подобную гнусность сподобилась Жанка, но чтобы Светлана!..
Ему было очень больно, очень. И оттого, что подставился таким вот глупым образом. И оттого, что семью под такой позор подвел. И больнее всего, наверное, от Светкиного предательства было.
Вот она, плата за искренность! Вот, вот как поступают с ними со всеми бабы! Подличают, предают, подставляют, изменяют, а потом еще чего-то хотят взамен! Хотят
Так вот приблизительно он думал, выходя из СИЗО, где ему сообщили «радостную» весть — которая новостью для него уже не была — о том, что сгорела, оказывается, совсем не та телка, а другая. И ее труп, кажется, муж опознал. А коли не Светина сгорела, то все меняется. Все предыдущее теряет смысл, но ему все равно пока надлежит побыть дома в отпуске и постараться никуда не уезжать.
Он плохо помнил, как вышел на улицу. Перешел на другую сторону дороги и, побродив по скверику, уселся на скамейку.
Была ли радость от освобождения оттуда, куда сам не раз отправлял людей? Да, пожалуй. Но к ней примешивалось столько горечи, столько скорби, столько обид, что радость эта крохотным мыльным пузырем устремлялась в никуда, ничего не оставляя после себя. Никакого следа, кроме оскомины.
Сколько просидел он в сквере, анализируя все, что случилось, что сообщили только что и то, что он знал лично, неизвестно. Часы ему вернули, но на руку он их не надел, сунув машинально в карман пиджака. Лезть за ними и сверяться с солнцем, которое торчало в небе, будто гвоздем пришпиленное, не хотелось. Вот и сидел. Вот и думал, вот и печалился.
Чуть позже накатила злость.
На себя, на дурака, наворотившего дел, за жизнь не разобраться. На Светку, на подлюку подзаборную, которая все врала. Врала безбожно! На Жанку тоже злился. Была бы немного не такой, немного другой, глядишь, ничего бы и не случилось в его жизни — ни беды, ни Светок там всяких разных.
Какой именно должна была быть Жанка, Масютин, если честно, и сам не представлял. Но что-то же было не так! Неспроста же он по чужим юбкам шарился.
И эта вот самая злость и погнала его к Илюхе Гаврикову. На ком-то он должен был все это выместить. А на ком, кроме Илюхи? Он первым оказался под рукой…
— Ребята теперь не знают, как эту сгоревшую бабу к делу пришить. Черт! Одна мудота, честное слово! — пожаловался некстати Гавриков.
— А ты подскажи ребятам, что я теперь на свободе. Пускай подсуетятся и как-нибудь ее на меня повесят! — зло фыркнул Масютин, откидываясь на спинку кресла и устало прикрывая глаза. — Вот никогда не думал, что сам же от своих же…
Гавриков на него неприязненно покосился.
Не таскался бы при живой жене с малолетками, ничего бы и не вышло такого.
Ему лично что? Ему без разницы. Сегодня одна, через полгода другая. Детьми он не отягощен, а баб имеет право менять как перчатки.
А у этого засранца жена и двое сыновей. Да какая жена! Он вот — Илюха — сколько ни пытался, ничего подобного в свой дом не приводил ни разу. Так, шелупонь одна, а не бабы. А Жанка!..
Жанка у Масютина — первый сорт баба! Супер! Что фигура, что грудь, что физиономия. И стиль! Главное, стиль есть у бабы! Всегда знает, что надеть, какую под это сделать прическу, как все обустроить дома. С такой ведь и в мир, и в пир, и в добрые люди не стыдно!