Большие проблемы маленькой блондинки
Шрифт:
А Масютину все не то! Все чего-то еще хотелось! Вот и доигрался, красавчик! Хотя что теперь от его красоты осталось. Так, пшик один червивый.
Брюки измяты. Лацканы пиджака и карманы засалились. О рубашке и говорить нечего, словно клок использованной туалетной бумаги.
От шикарной шевелюры, предмета гордости и восторженных взглядов молоденьких дурочек, ничего не осталось. Лохмы сальные, за уши заправленные. Глаза потухли, щетина черной тенью обметала лицо.
«Подрастерял, подрастерял свой лоск, бродяга», — неожиданно
Помнится, как-то застал Масютина едва выбравшимся из кровати и не устоял, позавидовал. Тот выглядел если не лордом, то лицом, весьма к нему приближенным.
Какие-то немыслимые тонкие портки, чудом зацепившиеся за задницу, так эффектно оттеняли масютинский торс и все, что к нему прилагалось, что Гавриков не хотел, а почувствовал себя полным уродом. Тапки, даже обыкновенные домашние тапки Женька переставлял по коридору с таким видом, будто это были туфли ручной работы. И пошел на кухню, позевывая и почесывая живот, и опять-таки все шло ему, не вызывало отвращения. А пройдись так Гавриков…
Теперь же все не так. Теперь Масютина изрядно помяло. И не в рубашке и штанах дело, а в жизни самой.
Шутка ли! Мент отсидел на нарах почти неделю! Пускай и отпустили за недоказанностью, ну и что! А эта нелепая связь с шалавой! Разве за это начальство благодарность объявит? Черта с два!
Лететь ему с работы, снова гадко порадовался Гавриков и тут же похвалил себя за предусмотрительность. Молодец, что не рассказал про Масютина, что тот будто бы в кабинете проторчал большую половину ночи. Он не видел? Не видел! А если даже и видел, то никому ни о чем не сказал. Трус? Да ну и ладно, переживет как-нибудь и это, лишь бы…
Лишь бы Масютин поскорее ушел сейчас и не грыз его справедливыми упреками. Пускай тащится куда глаза глядят. Хочет — пускай свою профурсетку ищет. Хочет — к жене возвращается. Только вот вряд ли Жанка теперь простит. Вряд ли. И хорошо бы, если бы не простила.
Женька Масютин словно услышал его мысли, потянулся с хрустом, глянул вокруг себя с деланым недоумением, вроде что это я тут делаю. Поднялся с кресла и, не говоря ни слова и даже не глядя в сторону потирающего скулу Гаврикова, пошел к выходу.
А Гаврикова такое его невнимание снова вдруг обидело.
Уж лучше бы орал, уж лучше бы снова по морде дал, чем вот так вот, как мимо пустого места.
— Жень, ну ты чего теперь делать собираешься? — не выдержал Илья и полез с вопросами, когда Масютин уже открывал тяжелую бронированную дверь.
— Домой я иду, Илюха. Домой… — И Женька печально вздохнул. — Нагадил я там, придется зачищать.
— А-аа… а с этой-то что? — как было не спросить, интересовало же и в самом деле.
— С кем? — Масютин неискренне улыбнулся Гаврикову прямо в зрачки.
— Ну, с этой твоей Светой Светиной! Ладно тебе прикидываться! — вот Илья совершенно искренне обиделся на старого приятеля,
— И что ты понимаешь? — В темных глазах Масютина, до этого момента потухших, безучастных и еще бог знает каких, словно кто угли поворошил старой кочергой, занялось что-то моментально. — Что понимаешь, Илюха?
— Ну… Искать станешь ее. — Илья его занимающегося пламенем взгляда не выдержал, побежал тут же глазами по собственным стенам. — Искать, говорю, станешь… Или нет?
— Стану! Еще как стану!
Масютин повернулся к Илье спиной, намереваясь выйти из квартиры, но тот снова прицепился:.
— А найдешь, что станешь делать, Жень? Если найдешь? Ведь ты небось как никто знаешь, где эта тварь может прятаться! Прячется, ведь так?
— Прячется, — согласился тот, не оборачиваясь, но и порога не переступая.
— А найдешь, тогда что, Жень? — Гавриков даже его за рукав подергал, призывая к вниманию. — Найдешь, что станешь делать, Жень?
— Найду если?.. — Один шаг через порог, второй, резкий поворот головы на Гаврикова, едва заметная, но очень страшная искра, брызнувшая на Илью из Женькиных глаз, и… — Если найду, то убью непременно!
И ушел. Потянул на себя дверь с такой силой, что Илья едва лбом о притолоку не гвозданулся, потому как дверь-то хотел попридержать.
Все, ушел. Его запер в собственной квартире, будто он инвалид какой-то или маломощный, что закрыться сам не сможет. Ну и пускай идет, пускай.
Что он тут наговорил, уходя? Гавриков минуты три постоял в прихожей, теребя растянувшиеся лямки своей майки. Выпячивал губы, морщил лоб и все думал и думал, как ему поступить. Он же никогда и ни в чем не любил принимать решения. Никогда. Даже с бабами этими идиотскими. С ними тоже все происходило как-то помимо него.
Захотела — поселилась. Расхотела — съехала. Он ведь никогда никого не приглашал и не выгонял. Ну или почти никогда…
Ах, ах, ах, Женя, Женя! Разве можно разбрасываться такими неосторожными заявлениями? А если кто услышал бы, а? Что тогда? Кто-нибудь посторонний, а?
Как быть? Как быть?
Нет, не так…
Кем быть? Кем быть?
Иудой или гражданином? Гражданином или иудой?!
Хотя почему это сразу иудой? Что подлого в исполнении гражданского долга?! Он, может, человеку жизнь спасает! А это уже гуманизм!
Гаврикову хватило трех с половиной секунд, чтобы добраться до телефона в гостиной и набрать нужный номер.
— Але! Это я! — пролепетал он с благоговением и даже губы облизнул от волнения. — Да, да, я это! Ага… У меня был сейчас Масютин! Он такое сказал!!!
Минуту он трепетно слушал, почти перестав дышать, лишь успевая слизывать языком пот с верхней губы, а потом выдохнул:
— Он сказал, что как только найдет ее, то убьет!!! Ага… Ага… Понял… Нет, что вы! Я не ошибся! Так и сказал: найду, убью!!!