Большой день в жизни Кости
Шрифт:
20. ЗАЩИТНИК РОДИНЫ
Записался я добровольцем в Красную Армию. На голове шлем со звездой, сапоги на мне, ремень кожаный, винтовка в руках. Иду, земли под собой не чую! Кто был? Нищенок был, последний человек. А стал кем? Защитником Родины! Надел ты серую шинель, взял в руки оружие — и все в жизни оставил — дом, семью… Ты солдат! И глядишь ты на красное знамя, на свою святыню, и оно ведет тебя и зовет всю твою кровь, всю жизнь отдать на защиту Родины, и ты горд этим и счастлив.
Когда молод был, я не очень это все понимал, а вот теперь, в эту войну, особенно понял. Тяжело, невыносимо тяжело мне было оставлять жену и сына… Проснулась она от грохота. «Петя, — говорит, — гроза, закрой окно!» — «Нет, — говорю, — Катя, это война. Одевай Колю, спускайтесь в подвал, а я побегу в свою часть».
— И они остались? — охнула Ира Круглова.
— Что же было делать? — сказал Петр Гаврилович. — Раз война, я должен идти Родину защищать, а не свое семейство спасать.
— А сколько было лет вашему Коле? — спросил Костя.
— Десять лет ему тогда было.
«Десять, — соображал Костя, — и мне десять». И Костя представил себе: кругом страшно, выстрелы, взрывы, а папа уходит от них, он не может остаться, потому что должен воевать, спасать Родину от фашистов, а это важнее, чем спасать их с мамой. Нет, пусть лучше так никогда не будет, пусть не будет больше войны!
— И… что же стало с сыном? — продолжали расспрашивать ребята.
Тамара Васильевна бросила на них грозный взгляд, но Петр Гаврилович ответил спокойно:
— Долго я ничего не слыхал о семье, а потом нашел сперва жену, позже — сына. Сын у партизан был, связным, а жена у меня хворая, ее городские жители приютили, ребята ей, тимуровцы, помогали. Вот вы, наверное, тоже какой-нибудь больной женщине помогаете, жене или матери фронтовика?
— Помогаем! — выскочил Вася Петухов.
— Молчи ты! — со злобой выкрикнул вдруг Митя. — Помогаем! Плохо помогаем, Петр Гаврилович, а теперь будем — хорошо!
— Верно, верно, молодец Митя, — шептал про себя Костя, — разве так надо помогать? Разве жене Петра Гавриловича городские ребята так помогали, как мы тетке Дарье? Всегда старались поскорее от нее убежать, поменьше дров наколоть и подметали совсем плохо. Нет, мы теперь по-другому будем помогать и еще какую-нибудь вдову или бабушку найдем.
Петр Гаврилович встал с камня, веселым взглядом оглядел ребят:
— Ну, заправились?
— Заправились! — хором
— Даю вам три минуты на уборку территории, чтобы ни одной бумажки не осталось.
21. КОСТЯ ОДИН
— А костры вот где были! Весь форт огненным кольцом окружили, — Петр Гаврилович словно дополнил картину, которую нарисовал себе Костя. Они остановились у выхода из узкого дворика между двумя валами. Петр Гаврилович показал рукой туда, где белела дорога.
— Нас трое. Снова мы прячемся в норе. Сижу я и думаю: «Что же? Ждать, когда нас возьмут? Уж если погибать, так в бою. Прорваться надо, пока совсем от голода не ослабли. Силы есть, гранаты есть…» Конечно, это пострашней, чем собачья стая. Там только клыки, а здесь оружие смертоносное. Товарищи мои говорят, будем прорываться. Обнялись мы, уговорились — кто живым останется, будет пробираться к партизанам в Беловежскую Пущу. И решили — один побежит направо, другой — налево, а я — прямо, по самому опасному направлению. Вот мы подкрались поближе к кострам. Сидят там гитлеровские солдаты, хорошо им при огне видно — котелками тарахтят, переговариваются, смеются. Я встал… — Петр Гаврилович с неожиданной силой рванулся вперед, выбросил руку. — Огонь! — крикнул отчаянно. — Прямо в кашу мы фашистам угодили! — и Петр Гаврилович озорно засмеялся, открывая ровные зубы.
— Как бежал, не помню, стреляли в меня, гранаты вслед бросали. Вдруг слышу, навстречу мне пулеметная очередь. Я бросился на землю вон у той стены, через дорогу, а сам думаю: «Ведь это наш пулеметчик, ведь он меня спасает!» И правда, скоро затихли фрицы. Долго я лежал в темноте, никак опомниться не мог, а потом стал пробираться по стене и попал в последнее свое убежище, в последний каземат. Вон ворота чернеют, видите? Это вход в него.
— А где же теперь ваш спаситель пулеметчик? — спросил Коля Тимохин.
— Не знаю, — Петр Гаврилович печально развел руками. — Не смог его разыскать, и фамилии его не знаю, и жив ли… А помнить буду всегда. А вот остатки того дота, из которого он стрелял, — Петр Гаврилович показал рукой налево.
Там, недалеко от дороги, земля вставала высокими буграми, заросшими травой, а между ними были раскиданы гигантские серые обломки, будто скала раскололась. Какой же силы взрыв разрушил эту громаду и осколки поднял вверх? А потом они тяжко обрушились, разворошили землю, врылись в нее и лежат. Все они на что-нибудь похожи. Этот — на покосившуюся башню, тот — на огромный бычий рог, острием глядящий в небо, а вот громадный утюг…
— Видите, как его раскидало? — сказал Петр Гаврилович. — Это был комбинированный дот. Тут и пушки работали, и пулеметы… Вряд ли мой спаситель остался жив. А долго этот дот держался. Так и не достался фашистам!
Костя бросился к одному из обломков. Слева не подступишься — отвесная стена, а справа к нему примыкает земляной бугор. По бугру Костя добрался до обломка, пополз по отлогому скату и гордо выпрямился на вершине. Вот это зрелище! Прямо какое-то великанское поле боя. Какими же маленькими кажутся ребята внизу!