Большой день в жизни Кости
Шрифт:
— Не ходите туда, ребята, — сказал Петр Гаврилович, увидев, что Митя стал раздвигать кустарник, — еще обвалится вам что-нибудь на голову! Тут у нас склад был, продовольствие лежало и одежда.
— Ну, насчет продовольствия-то очень было слабо, — сказал «колхозник». — Помню, сухарей немного там нашли, макарон, лярда, — «колхозник» загибал пальцы один за другим, — консервы, вот и все. — Он разогнул все пальцы. — Этого бы на один день хватило всему наличному составу закусить, а нам пришлось на несколько дней рассчитать. Одну банку консервов на шесть человек делили. Ведь подвозу к нам не было. Макароны мы ребятишкам
— Тогда сухарь пирожным казался, — вставил военный, — да еще с лярдом! Грызешь его, бывало, оглядываешь со всех сторон, выбираешь, где краешек помягче, крошка упадет, не поленишься за ней нагнуться! А скоро и сухарей не стало, пробавлялись кое-чем. Вот как-то «языка» достали…
— Копченого? — выскочил Васька Петухов. Все засмеялись.
— Живого! — ответил Петр Гаврилович. — Пленного взяли, фашиста.
— Я знаю! — крикнул Митя. — «Языка» берут, если от него надо узнать что-нибудь о расположении врага!
Петр Гаврилович серьезно посмотрел на Митю:
— Ты правильно сказал, молодец!
— А этот был, — продолжал военный, — щеки как ветчина, сам сдобный! Помню, мы все удивлялись, сколько хороших харчей, наверное, в него одного впихнули! Нам бы всем на неделю хватило.
— Ну, то продовольствие уже не для нас было, — улыбнулся Петр Гаврилович, — а вот сумкой его мы воспользовались. Там и сыр был, и консервы, и хлеб белый, и фляга с вином! Вино мы раненым по капле давали для поддержания сил, остальное — детишкам.
— А какой он был? А как вы его допрашивали? А узнали у него что-нибудь? — посыпались вопросы.
И защитники крепости рассказали про своего пленного. Он был грузный, мясистый, краснолицый. И не простой солдат, а начальник, настоящий фашист. На груди у него блестел орден. Грузно шагал он за конвойными на своих коротких, широко расставленных ногах, шагал не спеша, крепко вкалывая в землю каблуки блестящих даже под слоем пыли сапог. Он — начальник, привык приказывать. Стоит ему сказать слово, и танки, пушки, люди двинутся туда, куда ему нужно. Он прошел победным маршем всю Европу, за ним — сила. То, что его сейчас ведут конвойные, — недоразумение. Он посматривал на них так, как будто это был мусор, который пристал к его чистому мундиру. Он сумеет стряхнуть с себя этот мусор.
«Ну, такой не разговорится! — думали конвойные. — Убежденный фашист!»
Начали искать переводчика, но оказалось, что фашист говорит по-русски: он окончил у себя в Германии славянский факультет.
— К генералу! — сказал он небрежно. — Я буду разговаривать только с генералом!
Но генерала в Восточном форту не было, допрос вел Петр Гаврилович.
Стоя под невысоким сводом тесного каземата, пленный то мотал, как бык, своей тяжелой головой, то смотрел в кирпичную стену поверх голов всех этих оборванных, прокопченных людей. Брезгливо оттопыривая губу и отдуваясь, он стал поучать Петра Гавриловича:
— Вы, русские, воюете неправильно. Вы деретесь, а надо воевать!
Потом говорил, что они, немцы, ведут молниеносную войну и поэтому для русских самое благоразумное — сдаться, и как можно скорей. Но когда фашист заявил, что парад на Красной площади в октябре будет принимать Гитлер, совсем молоденький лейтенант, стоявший тут же, не выдержал, ударил кулаком по ящику:
— Хватит врать-то,
И тут с важным полковником случилось чудо: он вдруг обмяк, щеки его из ветчинно-розовых стали мучнисто-белыми… Он испугался не слов лейтенанта, не его кулака — из глаз русского юноши сверкнул огонь такого уничтожающего гнева, что фашист понял: он беззащитен. Его власть и сила — все рухнуло, и сам он рухнул на колени, плакал, бился головой об ящик, орден беспомощно болтался у него на груди.
— Моя дорогая жена, — всхлипывал он, — мои девочки! Что будет с ними? Я все, все расскажу!
Защитники крепости были поражены — так вот каковы гитлеровские «завоеватели»!
— Посмотрел я тогда на своих, — сказал Петр Гаврилович, — страшные, замученные, израненные, а попробуй допроси их неприятель, знаю — умерли бы молча. Мы за свое воевали, за кровное. А карту он нам выложил, полковник-то! Все подробно рассказал. Удачный оказался «язык», хоть и не копченый! — пошутил Петр Гаврилович.
11. ДЕТИ И ЖЕНЩИНЫ
Ведь это были совсем маленькие дети, гораздо моложе его, и Мити, и всех их. Они не могли, как тот трубач на портрете в музее, взять винтовку и сражаться. Они могли только плакать. Их нечем было напоить, накормить — все кончилось. Дядя Петя мог им дать один комбикорм, которым кормят лошадей. А на чем они спали? Сквозь невысокие воротца Костя заглянул в бывшую конюшню. Там ведь ничего не было, как и сейчас, только холодный пыльный пол. Ну, может быть, сена им настелили. Даже простынок военврач Раиса не давала, потому что все белое шло на перевязки раненым. А как этим ребятишкам было страшно! Гитлеровцы все время стреляли из винтовок, из пулеметов, и тяжелыми снарядами, и бомбы сбрасывали с самолетов.
— Однажды, — рассказывал Петр Гаврилович, — враги так обнаглели, что забрались прямо на самый вал, вот сюда! Бегают над нашими головами и гранаты со слезоточивыми газами нам под двери казематов бросают.
— Удобные такие гранаты, с деревянными ручками, — вставил военный. — Петр Гаврилович как крикнет: «Обратно, по врагу!» Мы их за деревянные ручки ловко так, ухватисто и — вверх, прямо в них. Получайте ваш товар, он нам не подходит!
— Ну, не так уж все весело было! — остановил его Петр Гаврилович. — Не все гранаты обратно вернулись, некоторые разорвались. Мы, взрослые, противогазы надели, а ребята задыхаться стали: детских-то противогазов у нас не было.
Вот и решил Петр Гаврилович отправить детей с матерями в плен к фашистам. Все-таки, может быть, детей пощадят. Но что тут началось!
— Не хотим идти в неволю! Лучше убейте нас! — говорили женщины.
— О детях, о детях подумайте, сохраните их для Родины!.. — отвечал им Петр Гаврилович.
Прощание было тяжелое: плакали женщины, плакали солдаты. Здесь, в крепости, все вместе жили рядом со смертью, терпели голод и жажду, и это всех сроднило.
— Мы еще встретимся! — говорили женщины.