Большой Дом
Шрифт:
— Я вот попрошу не оскорблять дядю Фёдора!— теперь уже Матроскин мальчика защищал,— он между прочим придумал построение, которое самого профессора Сёмина отправило туда, куда ему самое и место! Я ведь ему говорил, вы, воля ваша, что-то совершенно нескладное придумали! Но нет, надо было ему лезть в эту председательскую авантюру… В общем, если бы не дядя Фёдор, мы бы сейчас с вами не разговаривали.
— Так и не надо было бы. Всё бы закончилось уже. И ты, и я, и профессор, и Председатель — никого бы уже не осталось. Никто бы даже не узнал, что тут происходило. Замыкание Макондо
— Так почему ты только нас предупредил?— вскричал кот,— Отсюда же все могли эвакуироваться, хватало же времени!
— Не мог,— грустно сказал почтальон Печкин,— Правила такие. Я, между прочим, клятву приносил, правила соблюдать. Никому живому я не мог сказать про обращение Макондо. Так что на примете только вы с Шариком и оставались. И ведь нормально же всё могло закончиться: профессора вы прикончили, я запечатал почтовое отделение и Председателя заодно. Надо было просто дождаться, когда замыкание схлопнется.
— Не умею я так,— признался Матроскин,— вот ещё с прошлой жизни ненавижу я людей, которые нехватку мозгов компенсируют избытком патронов. Даже из самых лучших побуждений. Я успеть пытался, чтобы никому умирать не пришлось.
— Это ты просто слишком рано побежал добро причинять,— скривился Печкин,— Председатель-то успел до той стороны достучаться. Ну и Большой Дом сразу своё взял. Тут такое началось, что не все успели вообще понять, что происходит. А кто понял, тот всё равно ничего сделать не смог. Впрочем, я всё равно не за этим пришёл. Вот, держите.
Он свалил на землю бумаги, обрез и патронташ.
— Мне это всё не понадобится. Осталась у меня одна последняя обязанность и я её пойду выполнять. Ключ и код от сейфа лежат в серой папке. Сейф в служебном помещении, сразу слева от входа. Книга чисел там на самом верху лежит. С трактором, надеюсь, вы разобрались?
Дядя Фёдор кивнул.
— Ну вот и отлично. А я вам немного времени постараюсь выиграть. Вы главное в последний раз не дурите. Нечего тут больше делать и спасать некого. И ещё вот.
Почтальон Печкин снял бескозырку и положил поверх обреза. А потом молча развернулся и пошёл, не оборачиваясь, туда, где над домами чёрной медузой извивалось новоявленное светило.
И чем дальше он уходил, тем меньше живого оставалось в его движениях.
Так они и стояли друг напротив друга.
С одной стороны — жажда жизни, обретшая плоть, пухлый и аспидный, лоснящийся человеческий силуэт, вознёсшийся над землёй, поддерживаемый бетонной опорой и влекомый к себе протуберанцами Чёрного Солнца.
С другой — усталый и грустный почтальон.
— Мне жаль вас, Игорь Иванович, — молвил силуэт, некогда бывший Председателем,— Из стольких возможностей вы выбрали самую худшую.
— А я позволю себе поспорить,— возразил почтальон Печкин,— Я когда в почтальоны записывался, я клятву приносил на ямской деньге. И тогда я поклялся не щадить ни своей жизни, ни чужой, во имя всех дорог
— Возможно,— пробасил Председатель,— но шествующие рано или поздно испытают голод. Чтобы жить, надо есть. Чтобы прокормить миллионы и миллиарды, надо чем-то жертвовать. И я показал, как это сделать. Те силы, что обретаются около нас, требуют лишь малой крови. У них есть столь многое, что они способны показать нам!
— И в самом деле,— кивнул Печкин,— и всего-то надо пожертвовать парой тысячей жизней.
— Статистика!— провозгласил Председатель,— мы говорим о миллиардах голодных ртов. Мы говорим о земле, способной прокормить эти миллиарды. Надо просто обратиться к тем силам, которые сотворили нас и всё, что нас окружает.
— Конечно,— саркастически ухмыльнулся почтальон,— а чтобы решать, кем пожертвовать, специальную комиссию соберут. Кого во имя высшего блага можно прямо сейчас зарубить, а кого на потом оставить. Они ведь не остановятся на малом, они будут требовать ещё и ещё, с каждым новым благом и с каждой новой жертвой. Поэтому мне и приказали запереть тебя здесь и сейчас, чтобы ты не облагодетельствовал больше никого.
Председатель рассмеялся.
— Ты думаешь, что я пытался заключить договор с той стороной? Серьёзно? Ты думал, что я хотел, чтобы мёртвые помогли мне торжествовать жизнь? Тогда ты точно убил всех впустую. Ведь это ты не дал им шанса уйти! Ты, и никто иной! Все, кого я заклинал были уже мертвы! Но живые… когда ты осквернил реликварий, у них не осталось выбора.
— Напомни пожалуйста,— вздохнул Печкин,— откуда брались мёртвые, когда умерших перестало хватать.
— А чем они были лучше мёртвых?— возразил Председатель,— Алкоголики, хулиганы, тунеядцы… При всём своём желании они не смогли бы принести большей пользы, чем пойти на заклание.
— Не знаю,— пожал плечами почтальон,— Я и не должен знать. Я почту доставляю всем. И профессорам, и комбайнёрам, и тунеядцам. Я людей по сортам различать не приучен. Все они люди. Все чего-то хотят, на что-то надеются, а если и виноваты в чём-то, то не мне их судить. Им всем бывает страшно.
— И это ты их всех обрёк смерти.
— А у меня выбора другого не оставалось. Протокол Макондо не мной придуман. Я, может быть, тоже умирать не люблю. Я ни разу не пробовал, но что-то меня на ту сторону не тянет.
— Но ты сделал то, что сделал.
— Сделал,— подтвердил почтальон Печкин,— И сделал бы ещё раз. Потому что мне по всем правилам положено защищать людей от того, чтобы их за топливо считали.
— И что?— рассмеялся Председатель,— хочешь я тебе расскажу о том, как в этом мире миллиарды живут от урожая до урожая. Ты хочешь спасти сотни, может быть пару тысяч, просто потому, что ты не способен задуматься, какова цена выживания миллиардов.
— Я человек маленький,— вздохнул почтальон,— я знаю только тех, кому приношу письма и газеты. И я как-то привык думать, что где-то там ещё есть такие же люди. И они себе таких громадных целей не ставят. Они миллиарды не спасут, они просто помогут тем, кто рядом. И им не придётся решать, кем можно пожертвовать, а кем нельзя.