Большой террор. Книга II

Конквест Роберт

Решение, принятое Ежовым о воздействии на профессора, было мерзким даже по ежовским стандартам. По тому, как развивались события, можно заключить, что решение состряпать историю о «медицинских убийствах» было принято вскоре после того, как Ежов занял пост Ягоды. Молодая женщина-провокатор, обычно используемая НКВД для компрометации иностранцев, была послана к Плетневу в качестве «пациентки». После двух визитов она вдруг обвинила профессора в том, что два года назад он якобы к ней «приставал». [654] В декабре 1936 года эта женщина стала ходить на квартиру к Плетневу, стала систематически досаждать его дочери и домработнице. Профессор пожаловался

в милицию. [655]

654

163. Orlov, pp. 267-8.

655

164. См. «Правду», 8 июня 1937 («Профессор-насильник, садист»).

Вначале милиция как будто приняла жалобу, но вскоре оказалось, что ход дан контржалобе, принесенной шантажисткой на Плетнева.

8 июня 1937 года «Правда», нарушив свой обычный принцип не выступать по поводу индивидуальных преступлений, опубликовала огромный трехколонник под сенсационным заголовком: «Профессор-насильник, садист». В статье говорилось, что профессор Плетнев 17 июля 1934 года набросился на пациентку Б. и сильно укусил ее за грудь. Это, дескать, причинило ей хроническую травму, которую Плетнев, не будучи специалистом по грудным заболеваниям, пытался лечить. Увидев, что лечение его безуспешно, он обратился в милицию, чтобы его оградили от приставаний женщины. Милиция стала разбираться, а тем временем, 7 января, Б. написала Плетневу письмо, которое «Правда» характеризует как «потрясающий человеческий документ»:

«Будьте прокляты, преступник, надругавшийся над моим телом! Будьте прокляты, садист, применивший на мне свои гнусные извращения. Будьте прокляты, подлый преступник, наградивший меня неизлечимой болезнью, обезобразившей мое тело! Пусть позор и унижения падут на вас, пусть ужас и скорбь, плач и стенания станут вашим уделом, как они стали моим с тех пор, как вы, профессор-преступник, сделали меня жертвой вашей половой распущенности и преступных извращений. Я проклинаю вас. Б.».

На следующий день «Правда» от 9 июня напечатала короткое сообщение, подписанное Вышинским. Согласно этому сообщению, все материалы по делу Плетнева переданы в следственный отдел по особо важным делам Прокуратуры СССР.

Того же 9 июня все газеты были уже полны отчетами о митингах в различных медицинских учреждениях. Московское объединение врачей-терапевтов, профсоюз медработников и прочие единодушно поносили преступника. Еще через сутки прислали подобные осуждения врачебные организации Киева, Тулы, Свердловска и других частей страны. Все, конечно, сурово клеймили врача-злодея, позор советской медицины. Среди видных врачей, выступавших тогда против Плетнева и подписывавших яростные резолюции с нападками на него, находим имена М. Вовси, Б. Когана и В. Зеленина — тех, кто (подобно Шерешевскому и В. Н. Виноградову) в 1952-53 годах сами пошли под пытки в МГБ по «Делу врачей-вредителей».

На суде, состоявшемся 17–18 июля 1937 года, Плетнев был приговорен к двум годам заключения. В печати было сказано, что он «признался» в своем преступлении. Вот в таком-то виде, разбитый и обесчещенный, преданный своими коллегами, осужденный за позорное преступление, он был доставлен в следственные камеры Лубянки, где его ожидало нечто еще худшее. [656]

Теперь, на суде, Плетнев говорил о «сильных угрозах (Ягоды) по отношению ко мне и по отношению к моей семье» [657] и, под градом вопросов Вышинского, «признавался» в своей роли в убийстве Куйбышева и Горького.

656

165. Orlov, p. 268.

657

166. «Дело

Бухарина», стр. 520.

Плетнев упомянул о своих связях с доктором Никитиным, любимым врачом Толстого. Никитин, в числе других врачей, был выслан за несколько лет до того, но Плетнев заявил, что не верит в какую-либо политическую настроенность Никитина. [658] Это был достойный отпор фальшивым политическим обвинениям, в свое время выдвинутым против выдающегося коллеги Плетнева.

Защитник Плетнева Коммодов установил своими вопросами, что путь профессора вмедицине был блестящим. Вслед за ним о том же стал спрашивать Вышинский, напомнив о «насилии» Плетнева. Врач сделал попытку отрицать тогдашнее обвинение, но Вышинский набросился на него в своем самом худшем, надменном и хулиганском стиле.

658

167. См. там же, стр. 520-1.

Вышинский: Сколько вы сказали у вас лет вашего врачебного стажа?

Плетнев: Сорок.

Вышинский: Вы считаете безупречным этот стаж?

Плетнев: Да, я считаю.

Вышинский: Безупречным?

Плетнев: Да, я считаю.

Вышинский: За эти сорок лет у вас не было никогда никаких совершенных в области вашей профессии преступлений?

Плетнев: Вам одно известно.

Вышинский: Я спрашиваю вас, потому что вы заявляете о безупречности вашей работы за сорок лет.

Плетнев: Да, но как я тогда отрицал…

Вышинский: Вы считаете, что тот приговор, который имеется по хорошо вам известному делу о насилии, учиненном вами над пациенткой, есть момент позорный для вашей деятельности?

Плетнев: Приговор, да…

Вышинский: Приговор порочит вашу деятельность или нет?

Плетнев: Порочит…

Вышинский: Значит за 40 лет были порочащие моменты?

Плетнев: Да.

Вышинский: Вы себя ни в чем не признавали виновным?

Плетнев: Я не могу сказать, что ни в чем.

Вышинский: Значит, в чем-то признали?

Плетнев: Да.

Вышинский: Это порочит вас?

Плетнев: Да. [659]

Третий из врачей, Казаков, подтвердил затем свое участие в умерщвлении Менжинского. Но в конце показанной он защищал свой метод лечения и заявил, что его «лизаты» не могли причинить вреда Менжинскому.

Вышинский: Вы вводили эти лизаты для чего? Для того, чтобы убить Менжинского?

(Казаков молчит).

Вы вводили лизаты с этой целью? Вы тогда были уверены, чтл они помогут вашим преступлениям?

659

168. Там же, стр. 525-6.

Казаков: Видите ли, лизаты имеют двоякое действие.

Вышинский: Вы осмеливаетесь утверждать, что эти три лизата были безвредны для Менжинского?

Казаков: Да, эти три лизата были безвредны.

Вышинский: А могли ли вы провести Ягоду?

(Казаков молчит).

Вышинский: Ввиду невозможности получить прямой ответ на этот ясный вопрос, я прошу суд прервать заседание и дать возможность экспертизе ответить на вопрос, поставленный мною Казакову. [660]

660

169. Там же, стр. 535.