Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Шагин Игорь Игоревич

— Враховуючи особу потерпілого за здійснення замаху на вбивство Князєва І.Н., — Лясковская перечислила пункты статьи, — призначити Новікову Ж.В. десять років позбавлення волі. За вбивство Князєва призначити Новікову дванадцять років позбавлення волі згідно статей, — Лясковская перечислила статьи уголовного кодекса, — і шляхом поглинання менш суворого покарання більш суворим кінцевый термін ув`язнення призначити дванадцять років позбавлення волі.

Котенко за покушение на убийство Князева Лясковская огласила 12 лет лишения свободы. Трофимову, как следовало из текста приговора, учитывая сотрудничество со следствием по раскрытию банды Шагина, за убийство Князева, квалифицированное, как и Новикову, заказным, — 9 лет

лишения свободы. Ляшенко за заказ-подстрекательство убийства Хвацкого — 12 лет лишения свободы. Геринкову за нанесение телесных повреждений Калиушко, повлёкших её смерть, — 10 лет лишения свободы. Моисеенко, Середенко, Вишневскому, Лазаренко, Ружину, поглощением менее сурового наказания большим, окончательное наказание — 15 лет лишения свободы. Рудько за убийство Князева и покушение на убийство Пацюка окончательное наказание — пожизненное заключение. Старикову, Маркуну, Гандрабуре и мне Лясковская долго перечисляла пункты, буквы статей, срока по эпизодам: 15 лет за бандитизм и пожизненное заключение за попытку убийства Подмогильного, мне квалифицированную как подстрекательство; окончательное наказание, учитывая особую тяжесть содеянного как признанного социально опасным, — пожизненное лишение свободы.

— Вирок може бути оскаржений в Верховному суді України, — сказала она, закрыла том приговора и суд быстро вышел из зала.

Глава 6

БУНКЕР ПЛС — ВЕРХОВНЫЙ СУД

В зале некоторое время сохранялась тишина. Потом посетители (а это были в основном родственники осуждённых и адвокаты) стали тяжело подниматься со своих мест и, подгоняемые начальником конвоя и солдатами, запрещавшими подходить к клетке и разговаривать с подсудимыми, начали выходить из зала.

— Пока-пока! — сказал я папе и Оле, которые ещё какое-то время стояли между рядами кресел и дверью и смотрели на меня.

Владимир Тимофеевич сказал, что посетит меня в ближайшие несколько дней.

Как только судья объявляла кому-либо из подсудимых о приговоре к пожизненному заключению, начальник конвоя подходил к клетке и давал команду подать руки. Сейчас я и ещё четверо осуждённых находились в клетке, наши руки были застёгнуты наручниками за спиной. Посторонние покинули зал, и началась погрузка в автомобили. За осуждёнными к пожизненному заключению прибыл отдельный автозак.

Меня вывели из клетки. Кто-то сунул мне в руки портфель. Солдаты взяли меня под руки с двух сторон и в полусогнутом состоянии, головой вперёд повели из зала по коридору вниз по лестнице и во двор здания Владимирской, 15, где, наряду с управлением милиции г. Киева, находился Апелляционный суд. А через дорогу — дом, в котором проживали мы с Олей.

Не снимая наручников, с собаками с двух сторон, подталкивая по бокам и снизу, трое солдат фактически подняли меня в будку автозака. Я прошёл в дальний отсек, оставаясь в наручниках, застёгнутых за спиной, и разместился на лавочке, предварительно поставив рядом портфель.

Через некоторое время в тот же отсек завели Гандрабуру. И снова солдат закрыл железную решётчатую дверь на замок.

Спустя ещё немного времени во второй ближний отсек загрузили ещё двоих приговорённых к пожизненному заключению. Пятого — Рудько — закрыли в «стакан», рядом с которым перед отсеками на деревянной сидушке разместились два вооружённых солдата и в их ногах — собака.

Железная дверь будки захлопнулась, и машина тронулась. Было слышно, как она проехала через выдвижные ворота со двора здания и двинулась в противоположную сторону от Андреевской горки и моего дома в направлении Лукьяновки. Впереди и сзади автозака включались воющие сирены вооружённого конвоя. Некоторое время машина стояла во дворе СИЗО (что казалось

весьма продолжительным); давили наручники, но у солдата не было ключей, чтобы ослабить их. Потом заехали в «конверт», и началась выгрузка. Каждого осуждённого на пожизненное заключение выводили по одному и закрывали в отдельный боксик.

Меня вывели из машины последним. Около часа я находился в боксике в наручниках. Потом повели на обыск. Работники СИЗО на привратке, всё тот же офицер — ДПНСИ — в чёрных очках, контролёры, шмонщики смотрели на меня кто с удивлением, кто с иронией, кто с сожалением, но все оставались добродушными, как и раньше.

Офицер освободил мои руки от наручников — я снял гражданскую одежду: костюм, галстук, рубашку. И мне предложили выбрать из корзины, стоявшей в нише за открытой дверцей в стене, одну из нескольких оранжевых роб, в которые переодевали приговорённых к пожизненному заключению, содержащихся на участке ПЛС. Все робы были бэушными, грязными, нестиранными, маленького размера, как будто их подбирали специально. Одну из них — брюки и пиджак — я с трудом натянул на себя. Штаны едва закрывали обрезы носков над чёрными туфлями. Обувь оставалась своя. Была составлена опись моего имущества — для передачи на склад. Туда же вписали серебряный крестик на серебряной же цепочке, который раньше у меня не забирали. Копию описи я положил в нагрудный карман. После этого мне снова застегнули руки за спиной и закрыли в одном из боксиков.

Через некоторое время за мной пришли офицер, корпусной и конвоир с собакой, и через подземный туннель и следственку, уже пустую от посетителей, адвокатов, следователей и подозреваемых, меня повели в административный корпус к начальнику СИЗО Скоробогачу. В сопровождении офицера я зашёл в кабинет, поздоровался и назвал свою фамилию. Скоробогач строго посмотрел на меня.

— Осуждённый к пожизненному заключению, — поправил он. После чего сказал, что в течение тридцати дней я могу подать кассационную жалобу на приговор. — Камера нормальная, но мест у нас маловато — придётся потерпеть. Со временем что-нибудь придумаем. — И спросил: — Мыслей совершить суицид нету?

— Нету, — ответил я.

— Уводите, — сказал Скоробогач.

Я попрощался, и офицер, открыв дверь, дал мне команду выходить в коридор.

Так же в сопровождении кинолога с собакой и с руками в наручниках, застёгнутых за спиной, меня отвели на корпус «Катьки». Корпусной открыл железную дверь, которая вела в противоположное крыло от того, где находилась камера, в которой я содержался до осуждения. Он сказал, что мои вещи уже в сумках на складе и что я смогу выписать то, что можно.

Мы прошли по коридору первого этажа левого крыла «Катьки», повернули за угол (конвоир с собакой следовал за нами) и поднялись по узкой, чуть больше ширины человека, лестнице с побелёнными стенами и низким потолком, этажом выше, где находился второй этаж «бункера» ПЛС. Корпусной открыл железную дверь, и вперёд прошёл высокий капитан режимного отдела Максименко. Он был мужем прапорщицы, разносившей передачи, сын знакомой которой — Дима — когда-то содержался со мной в одной камере. Максименко имел репутацию строгого, но справедливого режимного работника. Наши отношения были хорошими. И сейчас, когда я был в оранжевой робе, он смотрел на меня с состраданием или даже с недоумением.

— Открой рот, — сказал он, и я не понял команду. — Открой рот, высуни язык.

Я сделал, как он сказал.

— Закрывай, — сказал он, убедившись, что я ничего там не спрятал. Пока контролёр возился с замком, Максименко дал мне команду встать к стене и задумчиво добавил:

— Как же так, Игорь?

Я сохранял молчание. И он как будто так же задумчиво сам себе ответил:

— От тюрьмы и от сумы не зарекайся. И что дальше? — спросил он.

— Верховный суд, — ответил я.

— Ну, давай, старайся не задерживаться тут, — сказал Максименко.