Большущий
Шрифт:
Если бы в комнату проникало хоть немного света, вы бы заметили, что, когда в середине декабря Селина осторожно высовывала нос из-под одеял в полуночную темень раннего утра, на его изящный и некогда алебастровый кончик за ночь был нанесен багровый оттенок озорной кистью того же эльфа, что с усердием расписал окно спальни кружевными листьями папоротника и великолепными серебряными цветами. Медленно, дюйм за дюймом, окно делалось все уже и уже. Наконец и Полы начали бороться с ледяными порывами ветра, налетавшими на открытую лестницу и проникавшими в их наглухо закрытые спальни внизу. Часто, когда Селина просыпалась, вода в кувшине на умывальнике оказывалась куском льда. Одежда, накануне вечером разложенная так, чтобы на одевание утром ушло как можно меньше времени, была убийственно холодной. Хуже всего дело обстояло с жестким, как сталь, тугим и нелепым корсетом, в те времена придававшим строгую форму женской фигуре. Когда окоченевшие пальцы Селины боролись с застежкой этого самого холодного предмета, ее ребра прямо-таки сжимались в его арктических
– Но я не стану одеваться за кухонной печкой! – говорила себе Селина, с ненавистью глядя на поддельный обогреватель – барабан.
Она даже показывала ему язык (не забудьте, что ей было всего девятнадцать!). Кстати, следует добавить, что она принесла из школы кусочек мела и на пузе барабана нарисовала черта. Тот получился очень выразительный и страшный, чему она была несказанно рада. Когда годы спустя она вспоминала этот период пребывания в Верхней Прерии, перед ее мысленным взором с невероятной назойливостью возникали кухонные печки. Что неудивительно. Печка изменила весь ход ее жизни.
С самого начала школьная печка стала для нее этаким bete noire [6] . В суматохе того первого года она возвышалась в классе, словно черный деспот, огромная и угрожающая. Школа Верхней Прерии, где преподавала Селина, находилась на расстоянии чуть больше мили пути от фермы. Селина изучила эту дорогу во всех ее ипостасях – скованную льдом, засыпанную снегом, по колено в грязи. Уроки начинались в половине девятого. Миновала первая неделя, и утренние часы Селины стали меньше всего походить на общепринятую жизнь. Подъем в шесть. Быстрое надевание замерзшего платья. На завтрак хлеб, сыр, иногда бекон и всегда ржаной кофе без сахара и сливок. Пальто, шарф, капор, перчатки, галоши. Обед с собой, если плохая погода. Путь к школе. Хлещущий ветер прерии, от которого на глаза наворачиваются слезы. Дорога, по которой в снегопад пробираешься через сугробы, а в бесснежные дни поскальзываешься на замерзших краях колеи. Каково ей было в девятнадцать лет! Когда она бежала по дороге в дождь или в снег, на ветру или под ярким солнцем, ее не покидала мысль о печке. Добежав до школы, она с трудом отпирала онемевшими пальцами ржавый замок и открывала дверь. Тут Селину охватывал запах классной комнаты – смесь старой золы, керосина, немытых тел, пыли, мышей, мела, дров, крошек от обедов, плесени и размазанного слюной грифеля. В эти ароматы, разматывая на ходу шарф, и погружалась Селина. В небольшой прихожей стояло два ящика: один с дровами для печки и другой с сушеными сердцевинами кукурузных початков. Рядом жестянка с керосином. Початки служили для растопки. Больше десятка таких початков окунали в керосин и совали в пасть ржавой пузатой печки. Чиркает спичка. Вспыхивает пламя. Теперь надо положить небольшую щепу, затем в придачу к ней другую. Закрыть дверцу. Тяга. Заслонки. Дым. Немного подождать. Пламя становится ярче. Треск. Щепы занялись. Пора бросить полено. Еще подождать. Еще одно полено. Захлопнуть дверцу. Школьная печь затоплена. Пока класс понемногу оттаивал, Селина начинала снимать намотанную слоями верхнюю одежду. К приходу ребят в помещении уже можно было учиться.
6
Предмет особой ненависти (фр.).
Разумеется, те, кто сидел у чудища-печки, рисковали поджариться, а те, кто у окна, заморозиться. Иногда Селине казалось, что она сойдет с ума, глядя на полный класс корчащихся, извивающихся детей, которые чешут себе спину, ноги, бока по мере того, как печка становится все горячее и их тела не выдерживают контакта с колющим нижним бельем, надетым в морозный день, чтобы не простудиться.
Раньше Селина представляла себя полной достоинства, но в то же время доброжелательной учительницей, дающей классу голландских ангелочков начатки знаний. Но трудно иметь чинный и элегантный вид, если у тебя от мороза потрескалась кожа. Селина пала жертвой этой напасти, как и все ее школьники. Она сидела за обшарпанным сосновым столом или ходила по комнате, завернувшись в теплую вязаную шаль, а за окном дул сильный ветер, и печь не желала растапливаться. Ее белое личико казалось еще белее рядом с черными складками весьма мрачного наряда. Кожа на тонких руках стала обветренной и шершавой. Самому старшему ученику в классе было тринадцать, самому младшему четыре с половиной. С половины девятого до четырех Селина управляла этой оравой чумазых ребятишек – целым классом вспотевших или продрогших. Они чихали и кашляли, ерзали и шаркали, иногда засыпали, пальцем ноги чесали пятку или скребли пяткой по пальцу ноги, изнывающей от зуда.
– Агги ван дер Сейде, сделай разбор предложения: «Земля мокрая, потому что прошел дождь».
Одиннадцатилетняя мисс ван дер Сейде встает, зашуршав юбками и встряхнув косичками:
– «Земля» – подлежащее, «мокрая» – сказуемое, «потому что»…
Селина слушает с серьезным «учительским» видом, демонстрируя поддержку и одобрение.
– Ян Снип, разбери предложение: «Цветок засохнет, если его сорвать».
Коричневое шерстяное платье, теплая вязаная шаль, в руке мел. Всего лишь эпизод, короткая глава в книге приключений. Она будет вспоминать о нем как о чем-то забавном и невероятном. С ней еще многое произойдет. Полная событий жизнь простирается впереди – жизнь, жизнь, жизнь! Через пять
«Который теперь час, Селеста?» – «Одиннадцать часов, мадам». – «Только?» – «Мадам желает, чтобы я приготовила ей ванну сейчас или позже?» – «Позже, Селеста. Сейчас подайте шоколад. И письма».
– …«Если» – это условный союз, вводящий…
В начале зимы Селине пришла в голову неудачная мысль периодически открывать заледеневшие окна и пять минут делать с детьми зарядку, чтобы свежий воздух прочищал комнату, а заодно и мозги. Ребята изо всех сил махали руками, крутили головами, рьяно топали короткими ножками. К концу недели двадцать родителей Верхней Прерии выступили с протестами, как устными, так и письменными, против такого безумия. Ян и Корнелиус, Катрина и Агги пришли в школу учиться читать, писать и считать, а не стоять зимой у открытых окон!
На ферме Полов начались зимние работы. Теперь Клас ездил в Чикаго с зимними овощами только раз в неделю. Вместе с Рульфом они убирали картошку и капусту в погреб, чинили заборы, готовили парники для ранних весенних посадок, сортировали семена для рассады. Именно Рульф научил Селину разводить огонь в школьной печке. В то первое утро он вместе с ней пошел в школу, разжег огонь, набрал ведро воды, показал, в какой последовательности кидать в печь сердцевины кукурузных початков, лить керосин и когда открывать и закрывать заслонку. Скромный и тихий смуглый мальчуган. Селина очень старалась завоевать его дружбу.
– Рульф, у меня есть книга под названием «Айвенго». Хочешь почитать?
– Но у меня же времени мало.
– А ты не торопись. Почитаешь дома, когда сможешь. И еще есть «Три мушкетера».
Мальчик старался не показывать виду, что обрадовался. Ему хотелось быть серьезным, как все его родичи-голландцы. Наверное, какой-нибудь голландский моряк или рыбак, решила Селина, бросив якорь в итальянском, а может, испанском порту, нашел там жену, чей цвет глаз и кожи вкупе с любовью к прекрасному пробились сквозь природу невозмутимых и бесцветных нидерландцев и проявились в этом задумчивом, чувствительном мальчике.
Селина попросила Якоба Хогендюнка сделать ей полочку для книг и фотографий, и он сколотил ее из грубой доски, уродливой и шершавой, но пригодной к использованию. Но как-то раз снежным днем она вернулась из школы домой и обнаружила, что полка пропала, а на ее месте прикреплена другая, ровная, отполированная, с искусной резьбой. Рульф много часов выравнивал, отполировывал, наносил резьбу в небольшом холодном закуте за кухней. Там у него было что-то вроде мастерской с инструментами и приспособлениями, которые он сделал сам. Он выполнял мужскую работу на ферме, но частенько по вечерам, уже улегшись в постель, Селина слышала негромкий звук его ручной пилы. Рульф построил игрушечный домик для Гертье и Йозины, которым теперь все косички Верхней Прерии завидовали черной завистью. Клас Пол считал подобные занятия глупостью. Постройка и починка теплиц и парников для ранних овощей – вот это настоящее дело. Но как только появлялась возможность, мальчик откладывал скучную работу и мастерил что-то по собственному желанию. Клас Пол называл это дурью. И по этой причине Верхняя Прерия считала сына Полов «придурковатым». Иногда он такое мог сказать! Когда с гигантскими усилиями была построена новая Голландская реформаторская церковь, первая кирпичная церковь в Верхней Прерии: здание из красного кирпича с ярко-желтыми скамейками и красно-желтыми витражами – ну, не красота ли! – когда из Нового Гарлема привезли преподобного Варверка, чтобы он прочел первую проповедь, Рульф Пол, по слухам, мрачно заметил нескольким местным мальчикам, что хорошо бы эту церковь сжечь. Она уродливая. На нее прямо-таки больно смотреть. Ясно, что парнишка был не такой, как все. Селина, еще совсем неопытная в этих делах, все-таки понимала, что в нем есть что-то редкое, что-то драгоценное, то, что надо поощрять, беречь и поддерживать.
– Рульф, прекрати заниматься глупостями, принеси матери дров! Опять делаешь резьбу на шкатулке, вместо того чтобы достроить парник! Когда-нибудь, честное слово, я до тебя доберусь! Все твои доски переломаю! Дурья твоя башка…
Но Рульф не отчаивался. Казалось, он просто не обращал внимания и, как только возникала возможность, возвращался к резной шкатулке. Мартье и Клас Пол не были жестокими и злыми людьми. Их слегка озадачивал этот странный отпрыск, невесть как ими рожденный. В семье не принято было проявлять нежные чувства. Слишком суровая жизнь не давала повода к чувствительным излияниям. Кроме того, Полы происходили из народа флегматичного и сдержанного. Клас не покладая рук трудился в поле и в сарае. День Мартье с самого раннего утра (с четырех часов летом и с пяти зимой) состоял из бесконечной череды домашних дел: она готовила еду, мыла, стирала, чинила одежду и, наконец, со стоном валилась в постель, нередко когда остальное семейство уже давно спало. Селина никогда не видела, чтобы мать целовала Гертье или Йозину. Но однажды Мартье, к удивлению Селины, среди бесконечных метаний между печкой и обеденным столом провела рукой по копне черных волос Рульфа, погладила его по щеке, а потом невыразимо ласковым жестом приподняла лицо мальчика за подбородок и заглянула ему в глаза. На это ушло лишь одно едва заметное мгновение, однако в нем чувствовалось столько ласки! Случалось, Мартье даже заступалась за Рульфа перед Класом: