Болтливая служанка. Приговорённый умирает в пять. Я убил призрака
Шрифт:
— «Визит» — это чересчур сильно сказано!.. Так, зашел перекинуться парой слов.
— Я все думаю, — заметил Сиберг, — не следовало ли вам обратиться в полицию?
Глаза, лоб, щеки, подбородок, уши, кожа черепа — все у Летуара задергалось, поползло, пришло в движение. Ни дать ни взять как у Мальро.
— В полицию? — вскричал он, всплескивая ручонками. — Зачем в полицию?
— Кто знает, вдруг это помогло бы напасть на след моего дорогого исчезнувшего друга? Иной раз бывает достаточно такой вот незначительной детали, чтобы направить поиски по новому пути. А вы как думаете?
Сиберг смотрел на Летуара до упора
— Честно говоря, — осторожно заворковал он, — я думаю, что это лишь усложнит и без того неблагодарную работу полиции: к чему направлять ее по пустому следу?
— Разумеется!.. Да, если так взглянуть на дело… — согласился Сиберг.
Летуар всмотрелся в него еще пристальней и продолжал уже увереннее:
— И потом, ваш друг, возможно, не так и жаждет, чтобы его нашли! Что, если это бегство?
— Бегство?
— Господи! Да такие вещи случаются сплоить и рядом! Может быть, в эту самую минуту он надежно укрыт от окружающего мира и шума в глубине какого-нибудь селения, в глубине какой-нибудь деревушки, в глубине леса…
— …в глубине сада…
— …в глубине са… — с разбегу подхватил Летуар. Но тут он запнулся и подозрительным тоном осведомился: — Почему вы так говорите?
— Укромный уголок сада — это была его самая сокровенная мечта.
— Если он осуществил свою мечту, то зачем вмешивать в это полицию?
— Совершенно верно! Это было бы ошибкой.
— Вот видите, вы и сами к этому пришли!
— А ошибки зачастую дорого обходятся!
— Очень дорого.
— Сообщить в полицию, что мой бедный Гродьё укрыт в глубине сада, — во что, по-вашему, обойдется вам такая ошибка? В пожизненное заключение? Или еще того хуже?
Летуар съежился, сузился, сплющился до размеров маленькой одолеваемой тиком кучки.
Сиберг созерцал дело рук своих с живейшими угрызениями совести, вызванными христианским гуманизмом, которым он был насквозь проникнут, и с живейшим облегчением от того, что он попал в яблочко. В какой-то момент угрызения возобладали над облегчением, и он чуть было не отказался от своей затеи. Но обезьяноподобный вид тиканутого напомнил ему о питекантропе. Он сказал себе: «Все это ради мамочки!» — и с пылающими щеками и спазмами в желудке попытался освоить циничное добродушие так называемой Пажине:
— Будьте покойны: я ничего не скажу… Но мое молчание — золото… — И он послал тиканутому хитрую улыбку а-ля Пажине.
Летуар приготовился было заорать, но мимо проходила любовно сплетенная парочка, и он сбавил до шепота:
— Что я слышу? Это шантаж?
— Увы, — прошептал в ответ Сиберг, — не могу отрицать очевидного!
— Шантаж! Это недостойно! Это низко! Это… Вам не стыдно?
— О, еще как! Но, как говорил святой Павел: «Я не делаю того, что хочу, и делаю то, что ненавижу».
— Сколько?
Парашют открылся. Сиберг чувствовал крепкую поддержку и плавное покачивание.
— Гильотина не имеет цены, но пожизненное заключение можно выразить в цифрах.
— Послушайте, — прошептал Летуар, кивая на сплетенных влюбленных, которые возвращались обратно, — не могли бы мы поболтать где-нибудь в другом месте, не под дверью? Входите же, прошу вас. Мы поговорим обо всем этом за стаканчиком!
— Вы весьма любезны, — прошептал Сиберг, — но лично я не намерен окончить свои дни в глубине сада.
— Да
— Мы поговорим спокойно за стаканчиком, но не сейчас и не здесь. У меня нет привычки к подобного рода делам, но я подумал, что мы могли бы встретиться скорее где-нибудь в общественном месте. В кафе, например…
— Это в кафе-то — поговорить спокойно?
— Где мы более одиноки, как не посреди безымянной толпы? К тому же долго разговаривать нам не придется: вы просто-напросто передадите мне конверт, содержащий сумму в…
Он назвал сумму. Летуар задергался, заходил ходуном, едва не закричал. Ему вновь помешали сплетенные — похоже, они решили провожать друг дружку до рассвета.
— Да вы с ума сошли! Это целое состояние! — перешел он на шепот.
— Да, на дороге такие деньги не валяются, — признал Сиберг. — Мне очень неловко, что я столько с вас запросил, и, не будь это ради моей бедной старой матушки…
Летуар воззрился на него, задыхаясь от отвращения:
— Вот как, ради вашей бедной старой матушки?.. Знаете, в тот день, когда она произвела вас на свет, ей лучше было бы…
— Не кощунствуйте! — остановил его Сиберг. — Поверьте, я лучше чем кто-либо другой понимаю ваши чувства. Но при существующем положении дел я буду ждать вас завтра в девятнадцать часов в кафе «У Эльзы Триоле», что на бульваре Арагона. Будьте вовремя и имейте деньги при себе.
Чувствуя себя настоящим мужчиной, он повернулся кругом: в конечном счете, мало какие из поступков в его жизни давали ему ощущение силы и мужественности в такой степени, как шантаж этого типа.
Часть четвёртая
(allegro agitato ed. appassionato assai. [27] )
1
«Господи, этого не может быть», — думал Александр Летуар, насквозь мокрый от пота. Но независимо от того, могло это быть или нет, это было: брызнула алая густая жидкость и била толчками, с бульканьем. Омерзение и ужас. Тревога и паника. Кошмарное видение.
27
Быстро, взволнованно и более чем страстно (итал., муз.).
Но в самом деле, кошмар ли это? Точно так же как в кошмаре, он хотел бежать прочь, но сидел как парализованный. Точно так же как в кошмаре, он хотел отвести глаза, но оставался словно под гипнозом. Еще в кошмарах он часто знал, что спит, и пытался проснуться. Кошмары у него, вопреки законам онейрологии [28] , всегда были цветные, так что нет ничего удивительного и в том, что жидкость казалась ему все алее.
И тем не менее одна — но весьма существенная — подробность не позволяла утверждать, что это и вправду кошмар: во всех его снах, кошмарных или нет, непременно присутствовали девицы, часто голые и обязательно прехорошенькие.
28
Онейрология — наука о сне.