Болтливои? избы хозяи?ка 2
Шрифт:
— А это вы деревья с корнями рвали? — Степка задрала голову на поваленные ряды деревьев, сваленные по обоим сторонам дороги. Погода постепенно успокаивалась.
— А черт его знает, — вздохнул лесник, поправляя ношу на плече, — может и мы…
Они притащили ее к домику, весь путь не проронив ни словечка. Злились. Степка животом чувствовала эмоции лесника, от вибрации его стиснутых зубов ее колотило, как припадочную. Или от стужи зимней, что тоже могёт быть.
— Сразу в баню! Девчонки
В четыре руки те вмиг раздели ее и сунули в парилку. Тоже молча. И началось. Терли, веничком парили, горячей водицей поливая. Степка сперва визжала от боли, а потом сомлела. Глазки прикрыла, окунувшись в полудрему.
И почти не заметила, как ее, снова укутанную с головой в одеяло, внесли в спальню.
— Пей! — Степка поморгала, удивляясь смене состава. Водяник, с парующей кружкой, сидел на краю ее кровати, настойчиво тыча под нос неизвестную субстанцию.
— Фу! Что это?
— Лучший из отваров Лукерьи! Пей-пей!
Женщина высвободила ладони и аккуратно взяла кружку. Поглядев на Митю вздохнула. Этот тоже злился. Лицо изможденное, вены проступили на висках, словно он снова обезвожен, губы сжаты в скорбную линию, в глазах обида-а-а-а-а.
— Спасибо! — отхлебнула напитка, на удивление оказавшегося приятным. Она пил, она молчал. Степке едва удавалось проглатывать варево под сим пристальным взглядом.
— Там…где ты была, тебя сильно обидели? — проскрежетал наконец осипшим голосом, словно выплевывал не слова, а щебень.
— Нет. Под землей нет.
Митя с таким видимым облегчением выдохнул, аж посерел весь.
— Мы думали. Опять не уберегли. Испугались.
— Прости, Мить! — Степка шмыгнула носом, пытаясь не заплакать, — я и правда не думала про вас, когда убежать хотела. Просто… не справилась. Извини.
— Ты жива, здорова, это главное. Волосы… кто?
— Сама…
— Хорошо. Завтра поговорим. Нам всем нужен отдых, — и только сейчас женщина увидела, что на нем надеты все те же лохмотья свадебного костюма. Слезы, непрошенные, неконтролируемые, опять хлынули по щекам.
— П-прости-те… вам тоже досталось, а я…
— Ничего. Ты маленькая слабая женщина, ничего… — проговорил Митя кивая, вроде сам себя убеждая.
— П-понимаешь, я н-не смогла. Сю-сюда при-йти. Все б-бы спра-шивали: «Ч-что случилось, ч-что случилось?» А к-как сказать? Я… з-заледенела внутри.
— Понимаю, Панни.
— Н-не понимаешь. О-обижаешься.
— Нет, перенервничал. На тебя не обижаюсь. Никто не обижается. Давай завтра поговорим. Или послезавтра.
— Да, конечно. Идите отдыхайте, — Степка утерла слезы углом одеяла. Нет, не поймет ее никто из мальчиков, надеяться не на что. А может и правда она не достойна понимания. Может, она и сама себя не понимает? Почему не пошла домой, не объяснилась с домашними, не позвонила мальчикам? Вот, почему? Просто не смогла и все тут! Не железная она. Не отыскала внутри себя волшебную кнопку, боль отключающую. Может она и человек плохой, эгоистичный. Но, уж
— Пообещай одно, пожалуйста? — грустный голос ворвался в совершенно дурацкие мысли, вырвав оттуда с корнем.
— А? Что?
— Не убегай больше. Хотя бы пока не поговорим.
— Обещаю! — выдохнула. «Дура я, такое в голову лезет! Они ведь хорошие, мои-не-мои мальчики»
— Спасибо.
— Пожалуйста, — но от чего гадко на душе и в горле кисло? Не от отварчику ли Лукерьи?
— Когда проснешься, приведешь себя в порядок, позвони. Кому-нибудь из нас.
— Да, обязательно, — сказала еще тише. Силы уходили с каждым словом, — Мить! — позвала, когда он уже взялся за ручку двери, — как Славик?
— В больнице. Ожогов много, но жить будет.
— Вы там были?! — боже, когда они все только успели?
— Нет, Никита созванивался с каким-то его товарищем. Нас уверили, что опасности жизни нет. Поваляется в больничке денек, наберется сил для оборота, а в теле волка поправится быстрее.
— Ты правду сейчас говоришь?
— Конечно.
— А… а Антон?
— Дома. В полном поряде. Спит богатырским сном.
— Слава Богу! Спасибо!
— Спи, Рыженькая. Теперь все будет хорошо…
И с этими словами, сладко шипящими в голове: «все будет хорошо-о-о-о» она провалилась в сон.
Вечером наступившего денечка Степанида с трудом очи продерла. Приняла душ, спустилась вниз, движимая голодом, все еще пребывая в сонно-вялом дурмане.
За столом сидели все домашние. Веста и Беляна поприветствовали Степку теплыми, но грустными улыбками, пряча взгляды. Одна Ната в своем духе выдала:
— Здор'oво, подруженция! Скажи адресок цирюльника, мотнусь руки ему в жопку запихну!
— Цыц, расщеколда! — шикнула на нее Лукерья и медово пропела: — кофей, хозяюшка?
— Не-е, спасибо, — ответила Степка, падая на стул, — нет ли у нас супчика легкого, или бульона куриного похлебать? Жрать охота и спать…
— Чичас организуем!
Через пару мгновений перед слагалицей стояла чаша с бульоном и горсть ржаных сухариков на блюдечке. Степка с наслаждением выпила предложенное и прикрыла очи. Ух, хорошо пузу.
— Что, не спросите ни о чем? — спросила, открыв один глаз. Говорить не хотелось, однако домашние заслуживали пояснений.
— Дык, это… сгораздишься, сама поведаешь, чаво в душу-то лезть?
— Да и ведаем мы, что стряслось, барышня! — добавил со вздохом Егорыч, — сожалеем…
— Ничаво-ничаво! — подключилась Лукерья, а Конопатка по торчащему ёжику погладила, — мы сваво не профасоним! А чужого нам ни нать!
— Мы эт к чему, — добавил Егорыч смущенно, — ежели чего, мы на вашему боке, барышня. Усё перемелется, перетопчется. Из проблем пыль будеть! Ежели понимаете, чаво сказать хотел.
— А я так ваще, за любой кипишь, лишь бы с тобой! — добавила русалка, помахивая хвостом, разбрызгивая хвостом воду из аквариума. У Степки от чувств аж в горле запершило.