Болтливые куклы
Шрифт:
Настоятель слушал молча, положив свои тяжелые морщинистые руки на безупречные черные складки одеяния, а потом вынес вердикт. 'Мальчик потерял ум и совесть. Потерял страх и забыл, что он принадлежит Богине, а не мирской суете. Что ж… напомним мальчику, где его место и кто он такой. Подарите ему Оковы слуги'.
Тогда Хекки еще ничего не понял. Подумал, что его закуют в обычные железные кандалы и посадят в одну из подземных темниц храма. Может быть, даже не очень надолго… Может быть мастер Обо или господин Дабу замолвят слово за талантливого танцора… Но когда его повели в высокую башню, где несколько лет назад он принес обет верности Небесной Богине, Хекки понял, что простым наказанием он
В том самом павильоне, высоко вознесшемся над землей и открытом всем пяти ветрам, Хекки действительно приковали — только не за ноги, а за руки — к холодному каменному столу. И высокий седовласый служитель велел лежать смирно, не то будет хуже. А потом достал странные кожаные браслеты с сотнями иголочек, воткнутых в каждый, аккуратно обмакнул эти иглы в черную тушь и с невероятной демонической ловкостью виртуоза застегнул их в один момент на обеих щиколотках Хекки.
В танцорские спальни один из служителей отнес Хекки на плече, поскольку тот не мог ступить и шагу, сломленный не столько болью, сколько невыносимым страхом. Там Лисенок кое-как дополз до своей комнаты, натянул на кровоточащие ноги длинные чулки и понял, что единственным спасением от всего случившегося могут быть только друзья… И почему-то вовсе не свободный красавчик Атэ Хон.
Когда сбивчивый поток слов иссяк, и Хекки замолчал, в комнате повисло тяжелое молчание. Чтобы прервать его невыносимое давлении, Лисенок тихо и робко (совсем как в детстве) спросил:
— Ведь это же ничего такого, да, Зар? Просто узоры на коже, да?..
Но Зар все молчал, и лицо его было застывшей маской. А когда наконец он заговорил, от его голоса, казалось, стены должны покрыться инеем.
— Мне бы хотелось солгать тебе, Хекки, но это не изменит действительности. Это суровое наказание, и оно гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Оковы слуги — старинное проклятье, его накладывают чтобы лишить человека воли.
— К-как это… лишить? — Хекки выглядел изумленным и по-настоящему испуганным. Он даже не пытался больше пустить слезу, чтобы разжалобить друзей.
— А вот так! — гнев, закиапвший в глубине сознания Зара, вырвался наружу стремительно и внезапно. С полыхающими глазами, Белый Змей сгреб Хекки за ворот и сорвал с места. Он с силой тряхнул мальчишку, отчего тот дернулся, будто сломанная кукла и в ужасе уставился на старшего. — Вот так, глупый осел! Ты думал, тебе вечно будут сходить с рук твои бесстыжие выходки? Неужели ты всерьез решил, что являешься тут кем-то особенным?! Юное дарование? Так ты привык про себя слышать и думать? Ты просто сопливый маленький нахал! Посмотри на Шена! Посмотри на него! Ты знаешь, как он стирает свои ноги на репетициях? Как отдает танцу свою душу и тело?! Он — действительно заслуживает похвал и чести! А ты… ты по заслугам получил свое наказание!
Не сдержавшись, Зар добавил несколько слов, которым могла бы позавидовать даже речная торговка. Хекки, обмирая, висел в паре ладоней над полом и не смел вдохнуть. Таким своего друга он еще не видел.
— Глупец! — воскликнул Зар, еще сильнее тряхнув младшего. — Сколько раз я говорил тебе — остановись! Сколько?! — он в отчаянии отбросил Хекки обратно на кровать и резко отвернулся. — А теперь я уже ничего не смогу сделать…
И вышел вон, так и не объяснив, что значили слова про утрату воли.
Шен Ри с горечью посмотрел на оставшуюся неприкрытой дверь. А потом — на испуганного, растерянного, сжавшегося в комок Хекки. Лисенок выглядел совсем маленьким, словно ему снова пять лет…
В тот вечер он так и остался ночевать на кровати Зара, а тот исчез куда-то до самого утра и появился уже только на репетиции. Там было не до разговоров, поэтому
Только вечером во время ужина Зар, как всегда невозмутимый и непроницаемый (будто и не было вчера этой пугающей вспышки), сообщил, что всю ночь провел в храмовой библиотеке. Там он перевернул всю нишу с книгами о законах, преданиях и легендах храма. И таки нашел то, что искал. Уже после трапезы, в уединении, он рассказал те подробности, которые узнал о наказании Хекки.
Лисенок слушал, не дыша. Минувшие сутки изменили его до неузнаваемости. Он осунулся, словно бы стал меньше и тише. Днем Шен Ри видел, как другие актеры бросают на мальчишку короткие взгляды, полные то жалости, то злорадства. Похоже, все уже были в курсе его наказания. И многие сочли его вполне справедливым.
А Зар между тем поведал, что наказание это — и в самом деле старинное проклятье. Вернее даже — заклятье, которое издавна было главным страхом всех актеров храмового театра, но со временем отошло на дальний план. Настоятель уже давно не пользовался этим способом карать своих подопечных, но, похоже, в этот раз Хекки сильно разгневал старика. Суть заклятья, как Зар и сказал с самого начала, заключается в том, что наказанный им человек со временем все больше терял свою волю, свое 'я', превращаясь в исполнительную, послушную куклу. Сила воздействия заклятья зависит от изначальной степени осознанности наказанного. Люди с более сильной волей могут долго сопротивляться наложенному колдовству, но никто не способен сражаться с заклятием бесконечно…
— Значит, я стану просто куклой… — еле слышно прошептал Хекки.
Зар молчал. Только спустя несколько минут тягостной и неумолимой, как болото, тишины, он уронил тяжело:
— Я не смог найти способ, как избавить тебя от этого зла…
Как это ни странно, Хекки очень быстро свыкся с мыслью о своем наказании. Казалось, он принял его даже проще, чем Зар, который отчего-то винил себя в случившемся.
— Я не сдамся этой дряни, — признался Лисенок Шену. Просто не позволю сделать себя марионеткой. — Вот увидишь, у меня получится! И знаешь, что я сделаю? Как только почувствую, что становлюсь безвольным, сбегу отсюда совсем. И срежу узоры. Я знаю, это будет больно… я несколько недель не смогу танцевать, но оно того стоит.
Никакие увещевания, что бегство может обернуться еще худшей бедой, Хекки не слушал. Он считал, будто терять ему уже нечего. А мир велик и прекрасен.
И Шен Ри очень сильно подозревать, что на самом деле его младший друг хочет сбежать гораздо раньше, чем обнаружит у себя признаки зарождающегося недуга, вызванного заклятьем.
Но из комнаты, где жил Атэ Хон, Хекки ушел. Чтобы не слушать больше никаких рассказов о городе, он поселился в келье, где давно уже никто не жил по причине ее дурной славы. Когда-то давно в этой комнате отравился с горя один молодой красивый танцор… Но Хекки сказал, что не боится призраков, он и сам уже не вполне обычный человек. Шен Ри, который искренне верил в разные знамения, тоже счел, что общество призрака навредит Хекки меньше, чем рассказы Атэ о его подвигах по ту сторону храмовой стены.
Через пару недель жизнь мальчика с красными узорами на ногах словно бы вошла в ровную колею. Он больше не пытался покидать ворота храма, самозабвенно оттачивал свое мастерство на репетициях, прилежно отдавал все свободнее часы занятиям для укрепления тела и духа, полюбил гулять один по саду.
Но в глубине его глаз Шен Ри неизменно видел ту же самую глубокую, неизбывную звериную тоску, что и белого Зара.
Эта тоска по свободе, по внешнему миру была неизменной спутницей обоих друзей Шена.