Бомба для пpедседателя
Шрифт:
Мария долго не отвечала. Хрустнула пальцами, вздохнула.
– Я не имею на это права, - сказала наконец она.– На это имела бы право Ильзе.
– Потому что она погибла, а ты жива? Это чушь.
– Не поэтому. Я никогда не говорила тебе... Я знала, что Карл погиб, и все свалила на него. А она ничего не сказала... Ни слова не сказала о Карле, хотя я перестукивалась с ней и сообщила, что Карл погиб... И про тебя ее спрашивали, им хотелось иметь группу побольше... Я ведь из-за этого потом легла в психиатрическую... Я не могла забыть ее во время очной ставки. И каждый раз, когда ты приходил, я вспоминала ее, поэтому я стала убегать в Африки и Персии...
– Зачем ты сказала мне об этом сейчас?
– В газетах появилось сообщение, что ты уходишь...
– И ты
– Нет. Какая там драка... Просто ты еще не отомстил за нее.
– Я не мщу, Мария. Если бы я мстил, меня следовало бы гнать из прокуратуры... И потом, какое отношение это мое дело имеет к Ильзе?
– Прямое, Георг. Я узнала на фотографии моего следователя. Его и тогда звали Курт - он убит в саду Гельтоффа. А следователем Ильзе был Айсман. Понимаешь? Он прижигал ей соски сигаретами. Ты должен знать об этом, Георг...
– Не надо бы тебе так, Мария...
– А зачем ты спрашивал: отчего я не выступаю с рассказами о нашей борьбе?!
– Прости...
– Я удивилась, когда ты сказал о мести. Об этом говорят нацисты: <Нюрнберг - это месть победителей>. Наказание зла - это месть, разве нет?
– Нет. Нельзя так, Мария. Месть - это от зверства...
– А когда твою жену пытали огнем? Это от чего?
– Если хочешь отомстить врагу - старайся не быть на него похожим. Это трудней, чем отмщение. Доказать по закону, что зверство есть зверство, а звери должны жить в клетках, а наиболее кровожадные умерщвляться, но опять-таки лишь по закону, - в этом я вижу свой долг перед памятью Ильзе и Карла, и перед детьми, и перед твоими страданиями... Мы обязаны выслушать те слова и доводы, к которым станут прибегать эти звери. Мы должны запомнить их доводы и сделать их известными каждой немецкой семье: вот чем руководствовались респектабельные звери, когда они... пытали огнем... Пусть они говорят, что выполняли приказ, это будет острастка для тех, кто решится отдать подобный приказ в будущем. Пусть они говорят, что были исполнителями, если мы их повесим, это будет острастка для тех, кто захотел бы стать хорошо оплачиваемым палачом в будущем...
Мария вдруг заплакала:
– Георг, родной, что ты говоришь? Кого повесили? Десятерых повесили, а ведь у них в СС было семь миллионов, только в СС! И каждый третий был осведомителем гестапо! Я прочитала у какой-то юристки, что за каждого р а с с т р е л я н н о г о наши палачи получили лишь от десяти марок штрафа до часа тюремного заключения, Георг...
Она проводила его до выхода на летное поле и долго махала сухой загоревшей рукой - до тех пор, пока он не сел в автобус, увозивший пассажиров к самолету. Она шла по аэропорту мимо смеющихся, плачущих, целующихся, пьющих людей. Она прошла мимо телефонной будки, из которой на штаб-явку Айсмана звонил связник, сообщавший, <что дядя уехал и багаж отправлен вместе с ним>. Мария прошла мимо того человека, сообщавшего Айсману данные, которые позволят дать радиосигнал мине, отправленной в багаже. Как только самолет пересечет границу Германии - на границе есть немецкие деревни, и не надо подвергать риску жителей, - самолет взорвется, и обломки его упадут на какой-нибудь итальянский хлев. Итальянцы предали Германию, сдавшись американцам в сорок третьем: ничего, пусть десяток черномазых сгорят в своих хлевах, если на них рухнет самолет, от этого человечество не пострадает...
2
Исаев прислушался к реву самолета, взлетевшего на Темпельхофе, и посмотрел на часы.
<Наверное, Берг, - подумал он и усмехнулся, - хм, хм... раньше это называлось <близится развязка>. Теперь я должен подготовить здесь прессу, а я смертельно устал и хочу домой, и все мне здесь осточертело, а надо улыбаться и играть мои старые игры в настоящую заинтересованность и соприсутствие в разговорах, а мне хочется забраться в Удомлю к Мишане и уснуть в стоге сена под дождем, и побыть одному, совсем одному, хотя бы дня три...>
Он сидел в <Европейском центре>, в редакции, и неторопливо отхлебывал пиво из высокого стакана.
– Это интересно, но где же обещанная сенсация?– спросил Гейнц Кроне.– <Телеграф> интересуется не общими вопросами, связанными с концерном Дорнброка,
Исаев пожал плечами.
– Вы считаете сенсацией лишь то, что лежит на поверхности. Зря. Читатель поумнел.
– Это из области теории.
– Ладно, - согласился Исаев, - давайте перейдем к практике. Здесь, он положил руку на металлический пенал, вынутый из редакционного досье, ваши материалы на концерны Дорнброка. Вы хорошо знакомы с ними?
– В достаточной степени.
Исаев отрицательно покачал головой.
– Нет, - сказал он.– Вы не знаете своих материалов, Кроне. Давайте-ка пройдемся по ним вместе, и я выскажу вам свою версию.
– Согласен.
– Вот... Вырезка из <Ди вельт>. Какой год? Мелкий шрифт, у вас глаза лучше, посмотрите, пожалуйста.
– Ноябрь тысяча девятьсот пятьдесят пятого.
– Читаем: <Событием последней недели было появление в художественном салоне доктора Шерера председателя совета директоров концерна <Дорнброк К. Г.> г-на Бауэра с его очаровательной женой Анабеллой, получившей только что серебряную ракетку в связи с ее успешными выступлениями на теннисных кортах Великобритании.
Госпожа Бауэр покорила гостей художественного салона д-ра Шерера рефератом о новых тенденциях в мире живописи.
Господин Бауэр сказал - после того, как утихли аплодисменты ценителей и владельцев картинного бизнеса, - что все его <успехи в работе невозможны без Анабеллы, она - мой добрый гений>.
– Ну и что?– спросил Кроне.
– А ничего, - ответил Исаев, - просто-напросто заметка для ума. Читаем дальше. Пятьдесят девятый год. Декабрь, нет?
– Декабрь.
– <Накануне рождественских праздников в Западный Берлин из поездки в Гонконг возвратился председатель совета директоров доктор Бауэр с женой. Это был первый визит туда руководящего работника концерна <Дорнброк К. Г.> На аэродроме Темпельхоф доктор Бауэр заявил корреспондентам, что его впечатлил экзотический островной город своим экономическим динамизмом. Г-жа Бауэр, однако, заметила, что некоторые аспекты жизни в Гонконге напоминали ей собственное детство, проведенное в условиях гитлеровской диктатуры>.
– Но ведь тогда еще не было ни ультраправых, ни ультралевых молодчиков, - заметил Кроне, - книги они начали жечь позже.
– К этому готовиться надобно, милый Кроне, готовиться загодя, сугубо серьезно. Только добро - внезапно, жестокость и гнусь всегда планируются.
– Цитировать вас можно?
– Валяйте. Под рубрикой <народная мудрость>... Ну-с, пойдем дальше... Июль шестьдесят третьего. Доктор Бауэр посетил Тайбэй, где вел переговоры о возможности поставки химикатов для сельского хозяйства. <Переговоры проходили весьма интересно, - заявил доктор Бауэр, - и, надо думать, в ближайшем будущем мы начнем цикл деловых контактов с нашим партнером. Думаю, что наш наблюдательный совет поддержит инициативу, предпринятую мною и моими внешнеполитическими советниками>.
– Долго же он подкрадывался, - заметил Кроне.
– Это еще надо проанализировать - кто к кому, - ответил Исаев и попросил: - Передайте-ка мне ту вырезочку...
– Из <Вельт>?
– Нет, в белой папочке, там мюнхенская пресса.
Исаев сильно потер глаза - устали от шрифта, надел снова очки:
– Октябрь шестьдесят третьего. Читаем:
<Нам стало известно, что на заседании наблюдательного совета концерна <Дорнброк К. Г.> председатель совета директоров доктор Бауэр внес проект о перестройке структуры концерна, предлагал заменить <К. Г.> па <А. Г.>; доктор Бауэр мотивировал свое предложение о перестройке концерна из <семейного> (К. Г.) в <акционерный> (А. Г.) тем, что за последние годы <Дорнброк К. Г.> стал истинным народным предприятием и прежний жупел <семейного> концерна лишь дает повод недоброжелателям в сопредельных странах Востока, в Азии, Латинской Америке и Африке пугать общественное мнение, вызывая, словно на спиритическом сеансе, зловещие тени довоенных времен и фигуру Круппа, который прочно ассоциируется с <империализмом и нацизмом>. Доктор Бауэр утверждал, что в будущем эта формальность, не меняющая, по его словам, существа дела, станет мешать концерну налаживать деловые связи в <третьем мире>...>