Бомба в Эшворд-холле
Шрифт:
– Нет, не были, и не будь дурочкой, – сказал ирландец, пренебрежительно оскаливаясь. – Это просто глупо – так говорить.
– Тогда откуда вы все знаете? – спросила девушка с неумолимой логикой. – Все ваши все знают так, как им рассказали братья Дойлы. И Дристан О’Дэй знал, что это братья убили, иначе зачем же он на них напал, а?
– Потому что он был протестантом, – язвительно ответил Финн, у которого была своя логика. – На кого же ему еще нападать, если не на католиков?
– Нет, он не стал бы этого делать, если б думал напасть на Чиннери. Он бы тогда
– Но я не протестант! – Ирландец вскинул голову, и в его глазах вспыхнула ненависть, уходящая корнями в глубину веков.
– Да все равно, какая разница! – воскликнула Грейси с выстраданной убежденностью. – Между вами никакой разницы нет: одинаково врете, ненавидите и убиваете друг друга.
Хеннесси мгновенно взорвался.
– Как раз есть между нами огромная разница, глупая ты девчонка! – крикнул он грубо. – Ты ничего не поняла из того, что тебе я рассказывал? Да, ты… ты слишком англичанка! И совсем не понимаешь Ирландию. – Он опять шагнул вперед, тыча в нее пальцем. – Ты самая обыкновенная, спесивая англичанка; ты думаешь, что Ирландия вся одинаковая, которую вы можете грабить и терзать, а потом повернуться спиной, и пусть ее народ голодает и умирает, и ненависть передается от одного поколения к другому, из века в век! Меня тошнит от тебя. Неудивительно, что мы вас так ненавидим.
Грейси внезапно ощутила, как трагически абсурдна вся эта сцена, и ее гнев исчез. Теперь девушку захлестнула печаль.
– Я не говорю, что мы всегда правильно себя ведем, – ответила она спокойно и ровно, совершенно овладев собой. – Я говорю только, что Александр Чиннери не убивал Ниссу Дойл и вы сами себе врете долгие годы, потому что ложь вам больше подходит, чем правда. Потому что вы не себя хотите ругать, а других, и лучше всего англичан. – Грейси покачала головой. – Вы хотите жить не на земле, а в мечтах. И никогда вы между собою не помиритесь – вы хотите жить в ненависти, потому что так вам удобнее себя жалеть и считать, что во всем другие виноваты, что это они вас мучают.
Финн хотел было крикнуть что-то в ответ, но Грейси вдохнула побольше воздуха в грудь и снова закричала, еще громче, чем прежде:
– И я не понимаю, почему вы все хотите быть жертвами и мучениками! Если вы сами не виноваты, то почему же не можете бороться? Ведь не можете? Вот уж не хотела бы я страдать по чьей-то вине! Я не безвольная щепка, чтобы меня швыряли туда-сюда. Это же беспомощность! Да, я делаю не то, что надо, но сама отвечаю за все, и правды не боюсь, и стараюсь все исправить. Или мне всю жизнь придется делать не то и не так.
Служанка развернулась на каблуках и, задыхаясь, выбежала из комнаты. Горло у нее болело от закипающих слез, и она не видела, куда мчится, но по-прежнему изо всех сил сжимала газетные вырезки в руке.
Она бежала по коридору к лестнице для женщин и наткнулась на Телмана. Тот подхватил девушку, чтобы та не упала.
– Что случилось? – выпалил он.
– Ничего! – закричала Грейси и разрыдалась. Вот уж этого человека она хотела видеть меньше всех! – Ничего. Все в порядке,
Но инспектор не отпускал ее, пристально вглядываясь ей в лицо:
– Ты плачешь! Что-то случилось. Что? Кто-нибудь тебя обидел?
Голос его звучал встревоженно.
Грейси хотела вырваться, но он крепко держал ее одной рукой за платье и не давал ей вывернуться. Хотя, как это ни удивительно, несмотря на свою силу, он держал ее совсем не грубо, даже как будто бы ласково.
– Грейси?..
– Никто меня не обижал! – воскликнула она в отчаянии; слезы бежали по ее щекам, и она едва видела инспектора. Ее так и разрывало чувство ярости, горя и одиночества из-за Финна и из-за всего их идиотского разговора. Горничная не хотела, чтобы Телман видел ее страдающей, да и в принципе способной страдать. Никчемный он человек, сам все время на что-то злится и всем недоволен…
– И ничего это вас не касается. Это не полицейское дело, если вы так думаете, – отчеканила Грейси.
– Конечно, не полицейское, – сказал инспектор неловко. – Но ты чего-то боишься?
– Нет, не боюсь.
Грейси удалось наконец вырвать у него руку. Она шумно шмыгнула носом и глубоко вздохнула.
Полицейский вытащил носовой платок, очень приличный, совершенно чистый и белый, и подал ей. Девушка вынуждена была взять его и сунула вырезки в карман. Ей действительно надо было как следует высморкаться и вытереть слезы.
– Спасибо, – поблагодарила Грейси ворчливым тоном. Она ни за что не позволит Телману – именно ему! – подумать, что не умеет вести себя прилично.
– Ты что-то знаешь? – настаивал инспектор, снова схватив ее за руку. – Если так, то ты обязана мне все рассказать!
Девушка зло посмотрела на него и высморкалась еще раз. Нет, это невыносимо! Почему она не может унять слезы? Противно, что он видит, как она слаба!
– Ты должна! – сказал инспектор еще громче, словно хотел напугать самого себя. – Не глупи!
– Я не глуплю! – крикнула Грейси и выдернула руку. – Ты смотри, кого обзываешь! Как ты смеешь?..
– А как я смогу защитить тебя, если ты мне не говоришь, что тебе угрожает? – ответил Телман сердито, и Грейси вдруг поняла, что он действительно боится за нее. Это было видно и по его лицу, и по тому, как он весь напрягся, чтобы удержать ее помимо ее воли. – Ведь они и тебя взорвут, или столкнут с лестницы, или просто-напросто свернут тебе шею, если решат, что ты знаешь достаточно, чтобы их повесили!
Горничная резко остановилась и уставилась на него.
Телман слегка покраснел.
– Но я ничего такого не знаю, клянусь, – очень искренно ответила Грейси. – А если б знала, то рассказала бы мистеру Питту. Неужто непонятно? Так кто из нас глупый? – Она снова высморкалась и взглянула на носовой платок. – Я его постираю и отдам.
– Да нет в том никакой необходимости, – сказал полицейский великодушно и покраснел еще гуще.
Грейси прерывисто вздохнула:
– Надо мне идти работать. Кажись, у меня теперь делов прибавилось, раз камердинер хозяйский не очень-то старается.