Бомба в голове
Шрифт:
– Белевский умел ценить прекрасное, – устало заявил он. – Вы это знаете. Вы ведь были с ним хорошо знакомы?
– Он был моим лучшим другом.
– Другом это здорово… – Канетелин тоскливо уставился в пол. Через несколько секунд он продолжил: – А мне он был лучшим помощником в работе. Скажу прямо, кроме меня и руководства нашего центра он один владел всей информацией по проекту, о котором вы, наверное, уже слышали.
– Да, я наводил соответствующие справки.
– Я это предполагал. Скажите, насколько вы верите в то, что причиной гибели Олега Белевского вместе с кучей народа
Виталий насторожился. Наверное, физик действительно знает такое, чего не знает никто. И здесь любая его оговорка, любая мелочь может иметь существенное значение.
– Честно говоря, я пытался что-нибудь узнать в данном направлении, но даже предположить такую версию у меня нет никаких оснований.
– Понятно. А сам Белевский, по-вашему, мог бы кого-нибудь убить?
– Убить? Не знаю. Нет, это исключено. Он не такой человек.
– Как будто убийцы какие-то особые люди.
– Ну как же, склад характера, образ мыслей.
– Перестаньте, вы сами в это не верите.
– Почему вы об этом спрашиваете?
Виталия вдруг начала доставать манера общения физика, которому будто нравилось ходить вокруг да около, держа оппонента в неведении. «Вот уж поистине метаморфоза, – подумал он. – От сумасшедшего от него не было никакого толку, а беседовать с ним разумным становится противно. Где золотая середина?» Пожалуй, всё равно придётся задавать прямые вопросы, и тянуть с этим не было никакого смысла.
– Вы знаете, кто их всех убил?
Канетелин сощурил глаза, сморщился, точно попал в полосу яркого света. Потом открыто уставился на журналиста:
– Кто – не знаю. Но я знаю, как произвели эти взрывы.
«Вот оно. Теперь его вытрясут всего без остатка. Впрочем…» Мелькнувшая было догадка ещё не успела оформиться в мысль, как физик заявил:
– Насчёт спецслужб вы можете не волноваться. Эти бравые ребята сами попросили посвятить вас в некоторые подробности дела. Так что дипломатические реверансы можете отбросить в сторону. Разговор открытый. Я практически не ограничен в формах ведения с вами диалога.
– Зачем вас попросили поговорить со мной?
Физик неприятно улыбнулся:
– Этого мне не пояснили. Да и потом, любым их пояснениям всё равно можно верить лишь с большой натяжкой. Вы же знаете.
Виталий с усилием цеплялся за обрывки версий: «Может, Захаров лжёт? Физик действительно симулировал помешательство, и доктор это знает. Или они все заодно?» Он начал путаться в догадках, но быстро понял, что теперь для них не время. Надо выуживать из учёного всё что можно, а дальше видно будет, как действовать.
– Значит, инициатива разговора со мной исходит не от вас. Я думал, это ваша просьба. Жаль. Откровенно говоря, этой новостью я разочарован.
– Не торопитесь с выводами. – Его глаза загадочно блеснули. – Человек в любом случае тайна. Никогда не знаешь, что найдёшь в общении с другим.
– Или потеряешь.
Канетелин состроил гримасу неопределённости:
– Или потеряешь.
Он сел, засунув руки в карманы пижамы. Теперь он выглядел вполне заинтересованным собеседником, а не отстранённой личностью, которую побеспокоили пустым вопросом.
– После трагедии
– А кто пожалеет моих родных? – повысил голос Канетелин. – После того что случилось, им впору самим тронуться рассудком. – У него заиграли желваки на скулах, но он быстро успокоился. Вообще говоря, неврастеничного склада люди являлись любимыми информаторами журналиста. – Я десять лет отдал этой теме, работая днями и ночами. И Белевский вместе со мной: мы постоянно были на связи друг с другом. Он был очень работоспособным. Иногда даже подталкивал меня, когда после череды неудач опускались руки, а он находил выход из тупика. Просто продолжал искать, продолжал двигаться – в этом отношении он был чрезвычайно полезен. В самых сложных ситуациях никогда нельзя останавливаться. Нужно цепляться за любую возможность, за любое продолжение, и у него это получалось. Остановка смерти подобна, она сродни отчаянию. Нечего вообще тогда браться за дело, если не готов пожертвовать ради него своим временем, своим спокойствием. И мы творили. В науке творческое начало имеет даже более важное значение, чем в искусстве. Вы мне верите?
– Пожалуй, да… Наверное.
– Но в момент отыскания истины неожиданно включаются собственные приоритеты. Тогда вы начинаете ценить не столько свои достижения, сколько себя в них. Вам кажется, что их значимость соотносится с вашими способностями не в прямой пропорции. Способности являются главным элементом, а всё остальное второстепенное. И уже встаёт вопрос, что важнее: наука, то есть непреложные законы бытия на службе человечества, или ваш ум, интеллект, способный с помощью этой самой науки обеспечить вас почестями и материальным достатком? Противоборство вполне объяснимое исходя из представлений обычного карьериста. Но вот если далеко не рядовой учёный делает серьёзное открытие…
– Белевский?
– Да. Вернее его точных данных и численных показателей я так и не видел, где они – никто не знает. Но то, что он был на пороге чрезвычайно важных достижений или даже добился их, я в курсе.
Виталий не стал говорить про тетрадь друга, хотя, физику наверняка её уже показывали. Кому, как не Канетелину, её в первую очередь следовало бы показать.
– Что интересно, мы проводили исследования с совершенно другой целью… Но результаты говорят сами за себя.
– Вообще-то в это трудно поверить. – Виталий перехватил озадаченный взгляд собеседника. – В то, что вы не знали, что делаете. Вас на сей счёт ни о чём не спрашивали?
Канетелин впервые испытал трудности в разговоре. Похоже, никакой чёткой позиции по данному вопросу у него не было. Неуютно поёжившись, он собрался с мыслями и выдал единственно точную формулировку, какую смог найти в данный момент:
– Взрыв происходит из-за разрыва сплошности пространственно-временного континуума. Но поскольку абсолютной пустоты не бывает, то, чтобы заполнить её, туда устремляется поток энергии от какого-то наружного источника, история которого нам неизвестна.
– Своеобразный белый взрыв, то есть «белая дыра»?