Бомбар-1

Геращенко Антон

Мальчишки приблизились к "кожаному" человеку. Тот поравнялся с раненым, который сидел на облучке подводы, свесив ноги и покачивая, как младенца, руку, толсто перевязанную тряпками. Она у него, видать, очень болела: зажмурившись и сложив губы трубочкой, раненый дул на руку, словно ее остуживал. Это был молодой парень.

– Что, Харитон, худо?
– спросил его человек в кожанке. Харитон открыл глаза.

– Та ничего, - разжимая бледные губы, ответил он. Пошевелил пальцами больной руки, добавил, улыбаясь:-Однако, ничего,

Василь Палыч. Действует! Не одному еще беляку снесет голову.

– Давай, Харитон, давай! У нас теперь, сам знаешь, каждая рука на учете.

– Не беспакойсь, Василь Палыч! Отобьемся, - ответил Харитон.
– Я все ж таки при деле.
– И он высунул здоровой рукой между грядинами телеги винтовку.
– И с левой бью! Заряжать только трудно. Ну ничего, эта загоится быстро!.. На мне, Василь Палыч, все, как на собаке, заживает.

– Командир!.. Ихний командир!-зашептал горячо Гришка мальчишкам, которые с жадной завистью оглядывали не человека в кожанке, а трубача.

Во рту у них пересохло от волнения. Это же надо, даже отряд красных им удалось увидеть!.. Они смотрели то на выгоревшую красную повязку на кубанке трубача, то на парабеллум, трубу с вмятинами от пуль и сабельных ударов, то на его тонконогого поджарого коня - под стать своему седоку, такой же молодой, не конь, а конек. Антрацитовым глазом он с шаловливым испугом косился на мальчишек, всхрапывая и раздувая ноздри, вскидывал гривкой.

– Товсь, товсь, Мальчик! Не шали!
– покрикивал на него. не оглядываясь, трубач. Обернулся командир.

– А вы чего здесь?
– спросил он мальчишек, окинув их усталым взглядом.

Лицо у Василия Павловича было худое, словно высушенное солнцем. Выпирали и бугрились широкие скулы.

– Я вас спрашиваю!
– тихо, но твердо сказал командир, а трубач насмешливо улыбнулся.

– Они из плавен прибежали, думали, шо мы их в отряд скликаем. В армию, батя, наверно, хотят, повоевать не терпится, - сказал трубач по-взрослому покровительственно и насмешливо. А сам-то он года на три-четыре был старше мальчишек!

Василий Павлович улыбнулся:

– Все трое, что ли?

– Ага!!!
– ответили ему хором.

Глаза у командира озорно блеснули. От него веяло силой, спокойствием и добродушием. Кожаная куртка блестела под солнцем. Хорошо пахло от него лошадьми и степными травами.

– Мы, конечно, хотели бы вступить в Красную Армию, - шагнул вперед Сашка.
– Но у нас тут дела есть в хуторе. А так, мы все, за что вы боретесь, знаем. Знаем даже, что победите.

– Ишь ты!
– удивленно и весело воскликнул Василий Павлович.
– Даже это знаете!.. Правильно, в победу надо обязательно верить.

– Да, - сказал Сашка.
– Мы все-все... Колька локтем незаметно дал ему под дых, а сам торопливо за него продолжил:

– Вы не смейтесь, товарищ командир. Мы действительно верим в победу.

– Очень хорошо, - мгновенно

посерьезнел Василий Павлович (улыбка оставалась лишь в глубине его глаз) и повторил с нажимом: - Очень, очень хорошо!

– Они много чего знают, - вступил в разговор Гришка.
– Грамотные они, из Ростова. Они все, шо хочешь, знают.

– Да ну-у?-произнес командир и уже с интересом всмотрелся Кольке и Сашке в лица. Протянул руку: - Давайте знакомиться. Василь Палыч.

Мальчишки поочередно, замирая от робости и восторга, вложили свои руки в его ладонь. Она у Василия Павловича была теплой, широкой и жесткой, словно вытесанной из ракушечника.

– Василь Палыч! Василь Палыч!
– закричали где-то в голове колонны. Товарищ командир!

Командир обернулся. К нему пробирался юркий человек в туго облегающей черкеске. Вместо патронов из карманчиков газырей у него торчали папиросы.

– Сейчас!
– крикнул ему Василий Павлович, поднимая руку, мол, я здесь, погодите только, а сам вновь повернулся к мальчишкам. Указав на мешок, спросил: - Что это у вас?

– Та раки, - смущаясь и краснея, ответил Гришка.
– Ловить ходили.

– А-а!.. Вы вот что, хлопчики. Несите пока раков домой. А то подохнут они у вас в мешке. Жарища ведь. А вечером приходите, я вас о Ростове порасспрашиваю, договорились? Человек в черкеске уже был рядом с ним.

– Ну чего, Михейкин?
– взял его под руку командир.

– Да вот, Василь Палыч, человек тут вас ищет. Местный он, хуторской. Советует с площади уйти.

– Почему?

– Неспокойно у них в хуторе. А тут, на площади, как раэ все зажиточные казаки живут. Перережут, говорит, вас здесь ночью.

– Где этот человек?

Михейкин привстал на носках, завертел головой, как уж. Он и вправду был похож на ужа - в мягких, обтягивающих ноги сапогах-азиятах, в тесной и длинной черкеске, и сам - худой и длинный, с маленькой оплешивевшей головой.

– Вот, тот человек сюда идет.

И тут Колька с Сашкой чуть не упали.

Прямо на них... шел Гаврила Охримович.

Живой, здоровый!..

Прядь волос у него свисала из-под кубанки, гимнастерка распущена поверху и подпоясана узким кавказским ремешком с металлическими бляшками. Он был точь-в-точь как на портрете!

Здоровенный дядя, на котором гимнастерка чуть не лопалась, так распирали ее могучие плечи и грудь. Вот только... ремней с шашкой и наганом не хватало. Да и ниже гимнастерки на нем были не военные брюки, а какие-то полосатые штаны, заправленные в белые шерстяные носки. А на ногах чирики - остроносые тапочки из кожи, стянутые вокруг ступней шнурком.

– Ха-ха!
– закричал обрадованно Василий Павлович.
– Да это же Гаврила! Загоруйко! Старый знакомый!

Увидев Василия Павловича, обрадовался и Гаврила Охримович. Сойдясь, они обнялись, похлопывая друг друга ладонями по спине. Расцеловались.