Бомбар-1

Геращенко Антон

И что казаки завтра соберутся, и что Павлу скоро нужно будет уходить из хутора!"

Теперь мальчишки могли хорошо разглядеть сотника. Это был красивый молодой дядька. Широкие плечи, узкие бедра, мускулистая грудь. Брюки у Павла из дорогого материала и пошиты так, что не было ни единой морщины. Лицо открытое, продолговатое, с яркими и полными губами, нос - с горбинкой и щегольские черкесские усики.

– Сам-то ты... будешь?
– остывая от джигитовки, спросил Гаврилу Охримовича Павло и уставился ему в лицо. Чем-то затаенным, звероватым он был похож на брюхатого.

"Да

это ж... хуторской атаман!
– наконец-то разобрался во всем Колька, взглянув на Мирона Матвеевича.
– Вот тебе... и бедный казак! Для маскировки вырядился".

– А як же, - еще шире улыбаясь, ответил Гаврила Охримович.
– Разве утерпишь? Кто ж честь нашей окраины защищать будет?.. На нашем краю, считай, коней пять, которых можно выставить.

– Ну если вы на клячах скакать собираетесь, тогда коне-ешно,-протянул насмешливо Павло.-Потеха!.. Как они костьми по выгону загремят. Ты-то сам на том раненом будешь? Шо тебе железнодорожники ростовские оставили?

– Да. Он, знаешь, выправился. Не ровня твоему иноходцу, конешно, но конь ничего, скакать можно... С площади сколько выставят?

– Да все!
– грубо бросил Павло, подбоченясь.
– Шо у нас коней мало?

– Эт точно, эт точно, - подтвердил Гаврила Охримович и, внезапно спохватившись, сам себя оборвал: -Ну ладно, забалакался я с вами. До завтрева!

– Э, не-ет!
– сказал Мирон Матвеевич, расставляя руки.
– Раз уж подошел, то давай по душам балакать.
– С притворным осуждением сощурился: -Шо ж это ты так, Гаврила!.. Хоть ты и работник мой, но мы с тобой теперь главные люди в хуторе. Ты - председатель Совета, я - хуторской атаман, нам есть о чем побалакать. А то, глядишь, и не увижу табя... живым, время-то вон какое. Шо вот ты антирисуешься, много ли али мало будет участвовать в скачках? Шо у тебя за антирес к этому?

– Да так, - засмеялся Гаврила Охримович.
– Интересно, я тоже ведь буду скакать.

– Э-э, нет, Гаврила, меня не проведешь. Знаем мы вас. Родычей хочешь сплавить, шоб мы их не посекли в степу, как капусту?

Павло уже остыл от джигитовки. Пощелкивая тихонько бичом, он жестко и требовательно смотрел в лицо председателю Совета, ждал ответа.

– При чем здесь родычи? Скачки скачками, а люди есть люди. Куда им путь лежит, пусть туда и идут. Хоть сейчас, хоть ночью.

– Кре-епко, значит, дают им в хвост и в гриву, шо бежать приходится, продолжал Мирон Матвеевич так, словно ничего не слышал.
– Видел я, сколько среди них раненых.

Павло осклабился, усмехнулся в сторону отца.

– Это вы только ушами хлопаете. В других хуторах не ждут, когда войско придет. Они, - Павло кивнул на Гаврилу Охримовича, - с вами не будут цацкаться. Я встречался с ними, знаю. У них разговор короткий - к стенке!

– Ну ты уж, Павло, скажешь, - проговорил председатель Совета.
– Можно и без этого.

– А нам с вами - иначе нельзя!
– отрубил Павло.

– Почему это?

– Потому как вас, голодранцев, в три-четыре раза больше, чем нас! Говорить с вами нужно только пулями!

– А языком, шо ж, нельзя?

– Нельзя! Вы хотите жить по-своему, поделить все поровну. А мы не

хотим. Нас меньше, и потому мы должны говорить только огнем.

– Шо ж, спасибо и на этом, - серьезно и спокойно отве-тил Гаврила Охримович. Он их не боялся.

А Мирон Матвеевич и Павло смотрели с лютой ненавистью на него и боялись!

"Почему они такие? Почему?"-думал Колька, заглядывая во двор.

Земля там была вытоптана, много скота и птицы держал Мирон Матвеевич! Влево, за изгородью держи-дерева, громоздились сараи: оттуда слышались мычание, рев быка, блеяние и перханье овец, звяканье уздечек.

По двору бродили куры, гуси, утки, индюки. А справа, перед лужайкой, где Павло джигитовал иноходца, стояла про-сторная и приземистая хата под почерневшей и заросшей зеле-ным мхом камышовой крышей. Крыша, казалось, давила стены, и они под окнами выпирались дугами.

Окна хаты, как глаза у Мирона Матвеевича, будто подпирались жирными щеками и смотрели из-под крыши на мир неприветливо, зло,

Богатый двор! Но Кольке стало смешно, ну и что же, что полно во дворе и коней, и овец, и коров, и птицы! Зачем им столько?!

Припоминая рассказы деда Гриши, который мальчишкой бывал в доме Мирона Матвеевича, представил и все, что есть под крышей - окованные медными полосами сундуки, кровати с шишками на спинках, горы - под потолок!
– пуховых подушек, лезгинские ковры, старинные шашки, ружья и пистолеты. Полусумрак комнат. Неяркий свет от керосиновых ламп. Павла и Мирона Матвеевича у стола, наевшихся и напившихся, не знающих, чем заняться вечером. Наелись и - спать.

Одни, как байбаки, в своих темных норах!

И вот держатся Мирон Матвеевич и Павло за свое, не уступают места людям таким, как Василий Павлович и Гаврила Охримович, которые хотят изменить жизнь. Живут атаман и сотник как собаки на сене: сам не гам и другому не дам.

Видел Колька затуманенным взором широкое поле, трудятся в нем с песнями люди. Пашет землю бородатый и могучий старик - диду Чуприна. Ветер треплет его седые и длинные, как у Тараса Бульбы, усы и чуб. Дид выпрямляется над дер-жаками плуга, оглядывает поле из-под распухшей от труда руки. Жаворонки над ним звенят, степь терпко и пьяно пахнет. Хорошо жить и трудиться на земле!.. И всем хватает в ней места, всех обласкивает теплом солнце и обвеивает пахучим ветром - живи, радуйся!.. Ведь что же хотел дид Чуприна? Жить, пахать, кормить семью. Не дали! Измолотили его, старика, в поле цепами. Убили... Звери!

– Разговор у нас с вами должен быть коротким. Вот какой, - Павло вскинул кнутовище, словно дуло пистолета, нацеливаясь в лицо Гавриле Охримовичу.
– На мушку и - готов! И чем больше и скорее - тем лучше!

– А ты не спеши, сынок, - остановил Павла Мирон Матвеевич тихо и как будто ласково, но так, что Кольку проняло ознобом с головы до ног.
– Убить - дело нехитрое. Надо так казнить, шоб их внуки и правнуки зареклись на век. Да и пули... не по-хозяйски это. Нужно балакать по-нашему, по-свойски.
– И уже не сдерживаясь, закричал, затрясся: - Мы освежуем их! С живых кожу посдираем! Вы нас хозяйства лишить собираетесь, а мы с вас-кожу! На барабаны вас пустим!