Бомбовоз Его Высочества
Шрифт:
Разберутся, как же! Вот выведут завтра пред светлые очи трибунала, а там короткий обмен мнениями, положенный вражескому агенту приговор, да его приведение в исполнение в течение суток без каких-либо кассаций по военному времени.
Уцелеть во время бунта, пройти рейдом сквозь половину мятежной провинции, участвовать в десятках стычек, во время настоящей войны попадать в засады, прорываться сквозь занятый город, атаковать, огрызаться в обороне, отходить, атаковать опять, быть раненым, контуженым и все-таки уцелеть. И для чего? Чтобы схлопотать пулю от своих? Не столь
И все-таки надо хотя бы заснуть. Толку от полуночного сидения не будет, а сон позволяет быстрее прожить какое-то время. Проснешься – уже утро.
И приговор вместе с ним.
Массаракш!
Чачу не выдержал, закурил, хотя перед тем старался сберечь драгоценные остатки сигарет. Курил он лежа, стряхивая пепел прямо на каменный пол. Гореть тут нечему, о чистоте заботиться не приходится.
Бррикадирури успел тогда смотаться в город, попрощался, наверняка даже намекнул, что бригада отправляется не на учения, а на войну. Но никакого маршрута горец знать не мог. Кто же делится подобной информацией с субалтернами? Да и ротные вполне могли не знать. Судя по вернувшемуся перед выступлением Хайцу, в штабе бригадир не столько вводил их в курс дела, сколько отмечал с ротмистрами будущие успехи.
Ладно. Ротных оставим в покое. Они никуда не отлучались. В общем, Сига узнать детали не могла, лишь самое главное. А брат ее мог? В принципе, да. Если кто из штабных проговорился в ресторане и был подслушан. Конечно, проговориться про начало действий или вдруг за столом называть на память маршрут – вещи разные. И все же… Вице-мэр? Он приятельствовал со многими, в том числе с покойным Лепсом. Вроде бы. Плюс, по словам контрразведчика, кто-то работал непосредственно в штабе.
Итог? Прежний. Полная неопределенность. Может, шпионами действительно были названные люди, за исключением его, Чачу, может, нет. Одни слова, да еще сказанные в качестве обвинения. С указанием цены, раз не удосужились хотя бы проверить бумаги из госпиталя, всякие акты, и прочее.
Просто в себе Бат был уверен. Хоть в чем-то.
Потребовать обратиться к Гарду? Бригадир отмечен на этой войне, уже слышны разговоры о производстве в генералы, авторитет несомненен. Он-то сумеет объяснить ловителям шпионов, кто такой его бывший гвардеец!
Еще бы подошел Дрым. Начальник школы субалтернов изящной словесностью мог заткнуть пасть любому. Авторитетов для него не существовало, всякие службы он в грош не ставил. Единственное: Чачу знал лишь в качестве одного из курсантов. Гарду же видел Бата в бою.
Где они все? Один воюет, другой учит воевать…
Сейчас бы в бригаду…
На этой мысли Бат незаметно провалился в сон. Только снились ему почему-то не танки и не бои, даже не Сига, а летящий в светлом небе бомбовоз Его Высочества. Как в давний день, за штурвалом сидел принц, внизу проплывала земля. Мирная, единая, не расколотая на воюющие между собой куски.
Почти забытый сказочно-прекрасный сон…
– На выход!
Хорошо хоть, костыли принесли. Несолидно прыгать на одной ноге. Время к вечеру, весь день не трогали.
В большой накуренной – эх, покурить бы! – комнате какой-то генерал, трое в штатском, Норт и двое постарше летами, да и явно чинами, секретарь, двое гвардейцев в парадной форме. В перчатках, при автоматах.
Суд? Уже?
Внутри стало холодно и тоскливо. Знать бы, что так закончится…
Опять вопросы про имя и прочее. Хотя на столе перед штатскими Чачу заметил собственные документы. Но ничего про шпионскую деятельность, и вообще, ни слова обвинения. Генерал вообще дружески подмигнул, как своему.
– Бат Чачу! – Старший из присутствующих поднялся, и следом поднялись остальные. – Согласно проведенному расследованию и полученным нами материалам, вы признаетесь непричастным к деятельности хонтийского подполья. От лица службы приношу извинения. Вы свободны. Ротмистр, выдайте господину Чачу его личные вещи и оружие!
Свободен!
Первый лейтенант даже не сразу понял значение слова.
– Идемте, господин Чачу. – Норт покинул место у стола и дружески шагнул к арестанту. Лицо контрразведчика было приветливым, былая суровость и подозрительность исчезли без следа. Мало ли что бывает? Работа такая.
– Спасибо, – сумел выдохнуть Бат.
Никакой радости не было. Душу словно выжали досуха, и лишь на задворках сознания рефреном вертелось: «Уймись, мамаша!» Песня, обозначившая некий водораздел, рубеж между покоем и невольным страхом.
– Ничего. И не такое бывает, – утешающее произнес ротмистр уже в коридоре. – Вы же оказались в центре шпионского гнезда. Что еще о вас могли подумать? Мы их с начала войны выслеживали. Знали бы вы, сколько ракет было направлено в город, но сбито на подлете! Плюс – явная утечка секретных сведений. Затем – известие, что в группу послан специалист-подрывник. И тут – вы. Понятно, мы решили…
– Значит, шпионы действительно были? – Чачу даже приостановился.
– Вы сомневаетесь, господин лейтенант? Думаете, подстроили? Нет, и взрывчатка найдена, и радиостанции. Но все – между нами. Не объяснять же боевому офицеру понятие тайны! Нам сюда.
В комнате стояла дорожная сумка. На столе Бат увидел собственную портупею с кобурой, а документы сопровождающий нес в руках.
– Посмотрите, все ли на месте? Оружие, полевая форма, кое-какие мелочи… Вдруг что-то упустили или, наоборот, подложили лишнего? – Норт усмехнулся.
– Чужого вроде бы нет, – после беглого осмотра в тон ему отозвался Чачу.
А вот как все это нести до госпиталя… Но отсюда – не сюда.
– Вот и ладно. Сейчас я вас подброшу, так сказать, туда, откуда взяли. Не отправлять же пешком, раз тут наша вина.
Норт словно бы читал мысли. Но заметилось другое.
– Откуда взяли?
– Нет, не подумайте ничего такого. Разумеется, в госпиталь. Особняк опечатан, дальнейшая судьба здания под большим вопросом. Да и удобнее в госпитале: уход, опять-таки, в новую историю не влипнете. Пожалуйста, курите, – ротмистр протянул открытую пачку сигарет.