Борьба и победы Иосифа Сталина

Романенко Константин Константинович

V съезд Коминтерна прошел в Москве с 17 июня во 8 июля, уже в его ходе, 20 июня, Сталина избрали председателем польской ко­миссии Коминтерна. 3 июля он выступил на заседании этой ко­миссии с речью. На самом съезде Сталин не выступал и был пред­ставлен делегатам неофициально.

Рут Фишер писала о своих впечатлениях: «Покуривая трубку, облаченный в характерный китель и веллингтоновские сапоги, он мягко и вежливо беседовал с небольшими группами, являя собой новый тип русского вождя. На молодых делегатов произвел впечат­ление этот революционер, высказывающий отвращение к револю­ционной риторике, этот твердо стоящий на земле практик, чьи бы­стрые действия и современные методы помогут решить

все про­блемы в изменившемся мире. А вокруг Зиновьева люди были какие-то старые, нервные, старомодные».

В ходе откровенных бесед Сталин убедился в незначительном влиянии иностранных компартий на политические события в сво­их странах. И 22 марта 1925 года в статье «К международному по­ложению и задачам компартий», опубликованной в «Правде», он писал: «Нельзя овладеть массами пролетариата, не овладев проф­союзами... не работая в них и не приобретая там доверия рабочих масс. Без этого нечего и думать о завоевании диктатуры пролета­риата».

Было бы, конечно, неправильно утверждать, что, приняв слож­ное ленинское наследие, Сталин сразу пошел дорогами побед и славы, не испытывая затруднений и неудач. Так быть и не могло. На дальнейшем пути его подстерегали самые неожиданные препятст­вия и трудности, враждебность и предательство.

Это зависело как от конкретных людей, так и от внешних и внутренних обстоятельств. Словно опровергая обвинения Сталина Лениным в «пересаливании» проблем по национальному вопросу и незаслуженность критики им Орджоникидзе и Дзержинского, в конце августа 1924 года было подавлено меньшевистское восста­ние в Грузии. Не все оказалось так ясно и просто в этом вопросе, как виделось Ленину из «больничной» комнаты, не все было про­сто и во взаимоотношениях Сталина с коллегами по руководству.

Расклад сил в руководстве партии оставался многовариантным, и Ленин был прав, опасаясь за будущность своего детища. Больше­вистская партия никогда не представляла собой чего-то единого. И хотя Ленин благоразумно не назвал прямо официального своего преемника и умелой «критикой» Сталина создал благоприятную ситуацию для его поддержки, формально «наследником Ильича номер один» рассчитывал стать Зиновьев.

Он являлся «самым старым членом ЦК» по партстажу, а став председателем Коминтерна, получил реальную базу для формиро­вания собственного культа. Его именем называли предприятия и учреждения, а украинский город Елисаветполь в 1924 году стал Зиновьевском. Однако любитель политических полемик Григорий Зиновьев, называемый в общественных кругах по аналогии с оди­озным Распутиным — «Гришкой Вторым», по характеру был тру­соват и, претендуя на звание идеолога партии, оставался всего лишь «недалеким начетчиком»

Зиновьев не вызывал симпатий не только своим паникерством. «Внешне неприятный, толстый, визгливый, с бабским лицом и ис­теричным характером», слабый человек, он не был самостоятель­ной фигурой. Все прекрасно знали, что за его спиной стоит интел­лектуал Каменев, который сам не рвался вперед — в силу таких же организаторских и человеческих слабостей, — он использовал в своих целях Зиновьева, имевшего серьезную поддержку в ленин­градской парторганизации.

Каменев жил в течение 10 лет рядом с Лениным в эмиграции, скрывался вместе с ним в Разливе и, говоря словами А. Колпакиди и Е. Прудниковой, «был как бы вроде российским Энгельсом при российском Марксе, вот только другого калибра».

Правда, он постоянно председательствовал на заседаниях По­литбюро и стал председателем СТО, но один раз, в Октябрьскую революцию, Каменев «ошибся». И еще как ошибся... Раскрыв в га­зете «Новая жизнь» план вооруженного восстания, вместе с Зи­новьевым он на всю жизнь получил ярлык «штрейкбрехера».

Другая группировка

в партии — «московские большевики» — объединилась вокруг «любимца» Бухарина. Состоявшая в основ­ном из людей непролетарского происхождения: из семей купцов, чиновников, «русской интеллигенции» — «юдофилов и русофо­бов», она представляла радикально настроенную часть партии. Но Бухарин тоже не относился к решительным лидерам Он все время состоял при ком-то, но, начиная в случае опасности метаться, он неизменно поступал предательски по отношению к соратникам В отличие от Зиновьева Бухарин достаточно долго пребывал в оп­позиции к Ленину. Видимо, сознание своей трусости заставляло его демонстрировать внешний радикализм, что компенсировало для него чувство собственной неполноценности.

Троцкий шел своим путем, как и уральская группировка: Белобородов, Войков, Сосновский... оставшаяся в «сиротстве» после смерти Свердлова и в конце концов примкнувшая к Троцкому.

Сталин в свой аппарат подбирал людей иного склада Это были люди выдержанные, степенные, без истеричных комплексов, и, кроме надежного Молотова, работоспособного Кагановича, упор­ного Ворошилова, после смерти Ленина он стал близок с Дзержин­ским, отошедшим от «дружбы» с троцкистами.

В отличие от сложившегося стереотипа, представляющего «же­лезного Феликса» как бы «отцом террора», глава ВЧК больше зани­мался хозяйственными проблемами. Он являлся руководителем Всероссийского Совета народного хозяйства и наркомом путей со­общения. Человек исключительной храбрости, даже в самые страшные дни мятежей и Гражданской войны Дзержинский хо­дил по Москве без охраны. А. Колпакиди и Е. Прудникова подчер­кивают, что, когда его «воспитывали» за это на Политбюро, он от­махнулся: «Не посмеют, пся крев!» — и не посмели...

Пауза, наступившая в партийной среде после горячих дней дис­куссии, навязанной троцкистами, и последовавшей затем смерти Ленина, не могла быть продолжительной. Ее неизбежно должны были прервать сохранявшиеся в Политбюро противоречия, скры­тые в самих характерах составлявших его фигур.

Уже только одно то, что Троцкий и его окружение оказались неудовлетворенными результатами осенней дискуссии 23-го года, поставившими их за черту проигравшей стороны, создавало пред­посылки для нового выступления.

Но основное неудобство Сталину приходилось испытывать со стороны Зиновьева и Каменева. Быстро оправившиеся от ленин­ского напоминания об их октябрьском «штрейкбрехерстве» и почти успокоенные тактическим молчанием Троцкого, они ощу­щали себя победителями. И как это присуще мелким, но тщеслав­ным натурам, их пожирало неудовлетворяемое желание первенст­вовать и задавать тон далее в принципиально несущественных во­просах.

В силу исторически сложившегося октябрьского окружения Ленина, как бы осененного ореолом революции, решение основ­ных вопросов в Политбюро Сталину постоянно приходилось про­водить с некоторой оглядкой на Зиновьева, Каменева и Троцкого. Но, поскольку каждый из названных членов Политбюро, оказы­вавших противодействие Сталину, претендовал на первую роль, столкновение было неизбежно.

После незаслуженно навешенного обвинения в грубости Ста­лину стало особенно тяжело. Постоянно сдерживая эмоции при общении с бездельничавшими, но амбициозными «соратниками» умершего вождя, он старался держаться в стороне от споров, ис­пользуя свой авторитет для их прекращения.

Но если в отношении к Ленину, набравшему эту команду домо­рощенных теоретиков, не давал особо выходить за рамки в «непо­слушании» и разброде уже сам «титул» организатора партии, то для Сталина протащить каждое логически здравое решение стои­ло значительных сил и абсолютно ненужных, отнимавших время, дипломатических изощрений.