Борьба за мир
Шрифт:
Николай Кораблев ничего не ответил, чувствуя только одно, что на душе у него все та же тупая боль.
«Да что же со мной было там, на берегу? — думал он. — Ее не увижу? Но ведь я ближе к ней. Теперь я до нее могу пешком добраться… если бы не линия фронта. И как это я ее не увижу? Вот чепуха какая!» Он посмотрел на Галушко и заметил, что тот чем-то очень встревожен. Поняв, что Галушко встревожен из-за него, он мягко проговорил:
Простите меня, пожалуйста. Вы такой гостеприимный, заботливый, а я, видите, какую штуку отколол. Я, знаете ли, недавно из больницы. Вот, — сняв шляпу,
А-а-а… — встревоженно протянул Галушко и, поправляя, дергая за полы пиджак на Николае Кораблеве, кивнул на хату. — Идите.
Хата стояла боком к улице и окнами во двор. Вместо ворот березовые жердочки. За сараем через открытую калитку видно сельцо, раскинувшееся на пригорке. Внизу пруд. На пруду домашние гуси и утки.
Как местечко-то называется? — спросил Николай Кораблев, идя во двор.
Грачевка, — почему-то уже совсем невнятно ответил Галушко, и сам стал каким-то квелым: плечи у него опустились, в походке появилось что-то ленивое. — Знаете што-о? — нажал он на последнее слово. — Я туда не пойду, в хату. Вы уж беседой своей меня выручайте.
— Не понимаю.
— Не любит генерал, когда опаздываю. Сказано, во столько-то, — ну, хоть расшибись. Так что я смотаюсь, — и, просяще посмотрев Николаю Кораблеву в глаза, Галушко куда-то «смотался».
Войдя в хату, Николай Кораблев осмотрелся. Направо кухонька, отгороженная дощатой перегородкой, налево тоже что-то отгорожено, прямо — дверь. Куда идти? Но в эту секунду из кухоньки выглянула моложавая женщина и, подавая ему влажную руку, произнесла:
— Здравствуйте, Груша, — отрекомендовалась она, глядя на него горящими глазами. — Вы с Урала? И я оттуда — с Алтынташа, рядом с Миассом.
«Видимо, жена генерала. Ничего. Глаза хорошие», — подумал Николай Кораблев и смущенно добавил: — Мне бы сначала умыться. Как вы думаете?
И то, — произнесла Груша так же, как и Галушко.
Умываясь над тазом, Николай Кораблев думал о том, как ему вести себя. Всего хуже, что он в военном деле ничего не понимает. Показать это сразу, не скажут ли: «Вот прикатил. Пионеры и те знают, а этот как с луны свалился». Ну, а если влипну при разговоре? Тогда что? Нет, прямо скажу: ничего не понимаю в военных делах.
Вот вам полотенце, — Груша повесила на гвоздик чистое полотенце и, постучав в дверь, доложила: — Нина Васильевна! Гость прибыли.
«Нина Васильевна еще какая-то. Неудобно: небритый, и пиджак помят, вроде корова изжевала». — Проводя рукой по небритой щеке, он открыл дверь во вторую комнату и, шагнув через порог, ударился головой о косяк.
Его встретил веселый смех, чем-то напоминающий смех Татьяны, и слова:
Вот так же. Вот так же стукается и Анатолий Васильевич. Всегда, и одним и тем же местом.
Это и была Нина Васильевна, жена командующего армией. Она небольшого роста, даже, пожалуй, маленькая, миниатюрная. А может, такой она показалась потому, что, сам по себе огромный, Николай Кораблев, войдя в комнату, как будто еще вырос и все перед ним стало маленьким. В голове у него ныло. Но он, перебарывая боль, тоже засмеялся и снова посмотрел на Нину Васильевну.
Вот так же!.. Вот так и Анатолий
А когда Николай Кораблев, здороваясь с ней, наклонился, она необычайно просто потерла рукой ушибленное место на его голове и неожиданно оборвала смех. Лицо у нее стало серьезно-встревоженным. Усаживая гостя на стул, она спросила:
Больно вам? Очень больно?
Да так… — Николай Кораблев хотел было сказать о том, что он недавно выписался из больницы, но перерешил, думая: «Чего это я афиширую свою болезнь?» — и добавил: — Ничего. Пустяки. А смеетесь вы хорошо.
От души, — и, показав на перегородку из свежих сосновых досок, как перед старым знакомым, она заговорщически прошептала: — Ордена надевает. Хочет во всем блеске показать себя. Как же! Гость с Урала! — и еще более заговорщически: — Сейчас и другой явится. Вот увидите, тоже в орденах. Не генералы, а дети. Ну, честное слово, дети. Посидите тут немножко, а я сбегаю на кухню.
Когда Нина Васильевна вышла, Николай Кораблев поднялся со стула и стал рассматривать обстановку.
Комната небольшая, недавно побеленная. Правая сторона отделена дощатой перегородкой. Там, за перегородкой, кто-то чем-то позвякивает. Посредине комнаты большой стол, на нем пять обеденных приборов, бутылка с водкой «Московская» и бутылочка с витамином «С». Прямо у окна столик с телефонными аппаратами в кожаных сумках. Аппараты лежат на боку. Рядом рация и полочка с книгами. Николай Кораблев подошел к полочке, посмотрел. «Полное собрание сочинений Мордовцева». На подоконнике, совсем непонятно зачем, разные учебники по алгебре и геометрии.
Книжечки рассматриваете? — вдруг услышал он тоненький голосок и, предполагая, что обладатель этого голоса — тоже человек тоненький, маленький и невзрачный, повернулся.
Перед ним стоял командарм.
Это был человек высокого, даже могучего роста, сухой, подтянутый, грудь широкая, руки тоже сильные. Казалось, ему лет сорок, но веки уже старчески поломаны, на лице резкие морщины, они видны даже на губах, волосы на голове реденькие, причесанные «под польку». Грудь в орденах.
Они несколько секунд стояли молча, рассматривая друг друга, затем командарм шагнул, протянул руку:
Здравствуйте! Анатолий Васильевич Горбунов. Наверное, слышали про такого гуся? Ну, еще бы! Герой сталинградского побоища, — полушутя, но со скрытой гордостью проговорил он. — А книжечки, что ж? Мордовцев? Читаем и его. Нечего здесь больше читать. Садитесь! А вы, значит, с Урала? Знаю. То есть не вас знаю, а танки ваши, моторчики. Хороши они, моторчики-то ваши на танках… и на самолетах… Нет, самолеты я не всегда люблю: они иногда впустую кидают бомбочки. Вот научитесь сначала в цель кидать бомбочки, а потом и прилетайте. А так что ж? Не-е-т. Не пойдет. Тут я молчать не буду! — закипел он, как бы выступая где-то на совещании генералов. — Нет! Эдак распустятся — и на своих сбросят… Не умеете бить врага, так у меня вместо вас есть ножички. Из Златоуста прислали. Ребята ворвутся ночью в немецкие окопы, блиндажи и ножичком под ребро. Без гула и шума, а здорово!