Борьба за мир
Шрифт:
В комнате все недоуменно и с тревогой посмотрели на него, а он сначала виновато замигал, затем, справившись с собой, рассказал им про свою семью и о том, что последнюю весточку получил от жены из села Ливни.
Макар Петрович по-заячьи фыркнул, Нина Васильевна легонько охнула. Анатолий Васильевич как вперил свой взгляд в точку «Ливни», так и не отрывался от нее. Нина Васильевна, положив на плечи мужа обе руки — особенно белые на кителе, — сказала:
А Саша? Сашу позвать. Ты прости меня, что я вмешиваюсь в твои дела… Человек второй год ищет семью. Ведь это мучительно, Толя!
Анатолий Васильевич встряхнулся. Руки
Что ж, так вмешиваться в наши дела хорошо. Макар Петрович, ты ближе к аппарату, вызови начальника разведотдела.
Макар Петрович, взяв трубку и поговорив по телефону, сказал:
Полковник Плугов пошел сюда.
Вскоре на пороге появился Плугов — высокий, по-девичьи красивый: лицо у него свежее, на щеках еще не утрачен юношеский румянец, глаза с густыми черными ресницами, уши маленькие, да и руки холеные, с длинными пальцами пианиста. Войдя в комнату, он окинул всех каким-то покровительственным взглядом и, проговорив обычное: «Разрешите, товарищ командарм», — двинулся вперед чуть-чуть развязной походкой. Сначала он поздоровался с Ниной Васильевной, низко склонив перед ней голову, и поцеловал ей руку, затем с командармом, потом с начальником штаба и остановился перед Николаем Кораблевым, сверля его глазами… и вдруг засмеялся:
A-а! Это вчерашний посетитель бани. Ермолай мне рассказывал и даже шепнул: «Наш весь». Здравствуйте, Николай Степанович!
Саша! — Нина Васильевна кинулась к нему. — Саша! У нашего гостя семья осталась вот тут… в Ливне… Нет. В Ливене.
В селе Ливни, — подтвердил Макар Петрович.
Саша Плугов посмотрел на карту, отыскал Ливни, вздохнул:
Ох, далеко!
Сердце у Николая Кораблева сжалось.
Хотя… — понимая просьбу Нины Васильевны, продолжал Саша. — Хотя наши ребята ходили дальше.
На сердце у Николая Кораблева отлегло.
Но сейчас трудно: такие рогатки везде расставили немцы. Они что-то чуют.
Сердце у Николая Кораблева опять сжалось.
Рогатки! — сердито заворчал Анатолий Васильевич. — А тебе бы через Ермолая в бане все узнавать? Пошли людей. Как ее звать-то?
Татьяна Яковлевна, — еле слышно ответил Николай Кораблев.
Ну вот, Татьяна Яковлевна Кораблева. Осталась там с ребенком и матерью.
Она носит свою девичью фамилию Половцева, — энергично вмешался Николай Кораблев.
Оперная фамилия. Половецкий стан. Эх, когда мы теперь увидим «Князя Игоря»!.. И еще я люблю «Кармен». Вот это опера, скажу я вам, Николай Степанович!
Николай Кораблев криво улыбнулся, боясь, что Анатолий Васильевич, увлекшись рассказами про оперы, забудет о том, о чем надо было говорить сейчас же.
«Видимо, все под старость делаются чуточку болтливы: вишь, что расхваливает, оперы «Князь Игорь» и «Кармен»! Еще бы Пушкина расхвалил или Шекспира! Да ведь хвалит-то как, словно это его собственное открытие, — в досаде думал он, хотя Анатолий Васильевич вовсе не так хвалил, а говорил, как простой зритель. — Как бы мне его направить на то?» — думал Николай Кораблев, делая вид, что внимательно слушает Анатолия Васильевича, и даже в знак согласия начал кивать головой, а в то же время посматривал на Сашу, боясь, что тот поднимется и уйдет. Но тут еще вмешалась Нина Васильевна; она рассказала, что когда Анатолий Васильевич смотрит оперу «Кармен», то в тот момент, когда Кармен уводит в горы офицера Хозе, всегда
«Пропало! Все пропало! — уже с болью думал Николай Кораблев. — И зачем это я впутался с фамилией».
Но в это время Анатолий Васильевич, обращаясь к Саше, сказал:
Вот тебе все данные, товарищ полковник. Половцева, Татьяна Яковлевна. Пускай ребята узнают, как и что, а главное, узнают, как там живет противник и что он думает. Такая разведочка нам теперь особенно нужна, — подчеркнул Анатолий Васильевич.
Погибнуть могут, — грустно сказал Саша.
Погибнуть? А как же? На то и война. Погибнут — значит, умрут смертью храбрых. Да и не погибнут, а дело хорошее сделают, — Анатолий Васильевич некоторое время в упор смотрел на Сашу, потом сказал: — Понял? Или все еще не доходит?
А-а-а, — о чем-то догадавшись, сказал тот. — Есть послать, товарищ командарм.
Саша, чайку, — Нина Васильевна налила стакан чая и подвинула Саше.
Тот, потренькивая ложечкой в стакане, глядя на всех уже веселыми глазами, балагуря, проговорил, ни к кому не обращаясь:
Понимаешь ли, инфузория какая? Попался один мне, и понимаешь ли, инфузория какая… Я, конечно, человек спокойный, выдержанный, воды не замучу… Ну, а тут допрашиваем час, допрашиваем два, три… В горле пересохло. Долбит одно и то же: подчинялся приказу, выполнял приказ.
Они с наших людей кожу сдирают. А я слышал — ты с ними цацкаешься.
Да ведь, говорят, гуманно надо.
Кто это говорит?
Полковник Троекратов. Черт те что, и фамилия-то какая-то математическая. Философ. Я ему говорю: я хотя философию и не знаю, но обожаю всей душой.
А вы, Саша, не ломайтесь. Почитали бы кое-что по философии.
Желаю всей душой, но сейчас не могу, Нина Васильевна. И завидую Троекратову. Вот он, кстати, и шагает. Нет, вы посмотрите, как вышагивает, точно гусь с кормежки.
Николай Кораблев вместе со всеми посмотрел в окно. Из-под горы к калитке шел полковник. Шел он в самом деле медленно, основательно ставя ногн на землю, как бы одаряя ее этим. Вот он прошел через калитку, остановился, посмотрел на пройденный путь, затем круто повернулся и, вскинув голову, чуть склонив ее на левую сторону, тронулся вперед.
Хорошо идет! — сказал Макар Петрович. — Цену себе знает. Вот тебе и инфузория! — почему-то не совсем добродушно кинул он Саше.
Троекратов вошел в комнату. Это был человек среднего роста, пожалуй такой же, как и Саша Плугов. Но у него огромный лоб. Из-под наката лба смотрят большие, не то карие, не то черные умные глаза. Лицо чистое и белое. Лет ему, вероятно, тридцать пять — сорок. Произнеся обычное: «Разрешите, товарищ командарм?» — он поздоровался с Ниной Васильевной, потом с Анатолием Васильевичем, затем с Макаром Петровичем и, сказав Саше: «С тобой мы уже виделись», — остановился перед Николаем Кораблевым.
Земля наша слухом полнится, — заговорил он бархатным голосом. — И звать как вас, Николай Степанович, уже всем известно, и как вы в бане мылись, известно, и даже известно, как вас искупали фрицы на переправе… Ну что ж, осталось только протянуть вам руку и сказать о себе: «Николай Николаевич Троекратов, бывший работник философского фронта, ныне начальник политотдела армии».