Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Рома плясал за кусок мяса, за глоток спирта, за окурок папиросы и просто за теплое слово.
Алданец сидел на обрубке с открытой грудью и тупым пьяным взглядом упирался в густо налитое кровью лицо Сохатого. Цыганок с присядки перепрыгнул через костер и под хохот остальных вырвал у Хлопушина из зубов обгорелую трубку. Тот покорно посмотрел на вожаков и, встретив мутный взгляд Алданца, сник, как от внезапного удара. Рома захлебно глотал дым с ядовитой гарью, глазами дразнил обиженного мужика.
Балда поднялся на ноги и,
— Ну, кто идет на спор? — хрипато сказал он.
— А об чем? — приподнялся Пирог с Шерстью.
— А вот об том. Упирайся плечом в дверь, а я попробую открыть ее вот этой балдашкой, — Филя постучал кулаком о лоб. — Уговор будет такой: если отшибу — золотые зернышки ты катишь, нет — получаешь.
— Удержит! — выкрикнул Цыганок.
— Котелок расколется, — возразил Сохатый.
Балда протянул коновалу руку и взглянул на Алданца.
— Разними, Сашка, копытцы.
Алданец застегнул краги и, подойдя к спорящим, рубанул по рукам.
— Зерно на майдан! — повелительно бросил он. Коновал с Балдой долго рылись в карманах необъятных шаровар, кошельки развязывали, отвертываясь от других.
Колотила обоих дрожь, хмельные глаза Сохатого при шелесте кошельков рвались из орбит. Затаенная мыслишка — при первом удобном случае завладеть металлом любой ценой — давно жила в его голове.
Золото взвесил на привычной ладони Алданец.
— Подкинь еще с грамму, — приказал он коновалу. — Не выношу кулацкой замашки!
Пирог с Шерстью не спорил. Он сбросил сумку с медным изображением коня, старался удержать плясавшую от волнения бороду. Рома мечтательно смотрел на рассыпанные по небу звезды.
Они напоминали и цветы одуванчиков, и золотые самородки. Трущобное безлошадное житье тяготило его в этот вечер больше, чем когда-либо.
— Готово! — сказал Алданец, смешав на ладони золото. Пирог с Шерстью передернул плечами и, скрипя дверью, полез в пещеру. Оттуда он глухо кашлянул.
— Не подопри стягом, — предупредил Балда.
— За это помнем, — вмешался Сохатый.
— Сам знаю, какой суд будет, — пробурчал коновал. Дверь плотно прижалась к раме.
— Бей! — послышалось из пещеры.
Четверо поднялись на ноги. Рома нетерпеливо плясал по угрунтованному суглинку. Глаза бегали от извитого грязными морщинами крутого лба Балды к двери, скрипящей от сильного нажима изнутри.
— Ну, держись, чалдонюга!
Филя отшагнул назад и, перегнувшись через спину, бараньим прыжком, с сильного упора ударил лбом повыше деревянной ручки. Тесовая дверь жалобно треснула и, распахнувшись, раздвоилась посредине. Балда нырнул за ней в темную пасть пещерного жилья.
Цыганок упал около костра, подпрыгивая от хохота, за ним грохнули смехом остальные. Под этот шум первым выскочил из дыры, охая и сжимая ушибленное плечо, коновал, а за ним с шишкой на лбу, величиной с крупную луковицу,
Хлопушин поправил костер и услужливо налил бойцам по берестяному чуману. Разгул полыхнул пьяной песней. Кривя широкий рот, Балда, басил:
…Под этой разбитой сосною Немало творилось чудес…Сипловатый, режущий сердце тенор Ромы колючим свистом вонзался в молчаливые сопки:
…Под этой разбитой сосною Гулял с кистенем молодец…В реве не заметили вывернувшуюся из-за ближнего дерева сухую, немного сгорбленную фигуру. Алданец схватился за обрез, но опустил его, когда услышал торопливый гортанный окрик.
— Сывой, сывой!
— Вын! — окликнул Филя.
— Пылохо ваша сымотылы, — заговорил китаец. — Шибыко пылохо.
— Ну, чего скажешь, ходя? — спросил, брызжа слюной, Сохатый. — Опиум, халву принес?
— Бойся моя, — лепетал китаец. — Милисыя калаулы. Моя уходы вы голод. — Вын снял тюбетейку и вынул из нее пропахшую потом влажную бумажонку. Алданец и Сохатый наклонились к огню, долго разбирали короткий текст.
В записке подтверждалось сказанное. Сохатый пустыми глазами посмотрел на вожака и бросил скомканную бумажку в костер.
Она мгновенно растаяла, кверху подлетели черные клочья пепла.
— Сколько меня плати? — Вын хитро косил на Алданца узкими бегающими глазами. Он знал, что ссориться с ним вожак не будет. Алданец достал из-за пазухи бычий рог и, отшатав пробку, всыпал в трепещущую руку китайца золотого порошка.
— Сыпасибо! Опиум надо?
— Давай! — разом отозвались все кроме Хлопушина.
Вын выпил спирту и смешался с темью. Когда замолк шорох шагов, Алданец ударил Сохатого по загорбку и обратился к остальным.
— Мильтоны унюхали нас. Идем сегодня на работу и меняем свою развиденцию.
В пьяной толкотне сматывали легкие манатки, запинались о выступившие из земли коренья, ощупывали оружие. Алкоголь накалял отравленную кровь.
Из ущелья вышли с лопатами и кирками на плечах. По вершинам скал кружил сухой ветер. Гуськом, по-китайски, вышли на объятую тьмой долину.
И тут Хлопушин оробело остановился.
— Что за ворожба? — наткнулся на него Балда.
— Не пойду я… Што-то пужат меня.
— Ты облешачил! Хошь увильнуть! — К ним подошли Сохатый и Алданец.
— В деревню хочу податься, — виновато бормотал Хлопушин. — Вы, ребятушки, не обессудьте. Не по кишке мне ваша жисть. Страху сколько, боже мой! Не в обиде я на вас…
— Э, моль деревенская!
Кирка Алданца блеском рассекла полукруг и хрястко влипла в голый череп старателя. Со стороны реки рванул ветер, повергая в бездну темноты Хлопушина.