Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
— Нет, вы не уедете… Здесь вас так любят… Обождите, еще докопаются, кто тут подлил грязи… А Гурьян погибнет без вас.
— Ну нет… У Гурьяна хребет крепкий… Я этого не хочу. Катюша… Если поеду, то увезу и его.
8
Ветер откачивал прибитые ливнем травы. Долина колыхалась в зеленых, темно-голубых, розово-бледных сочетаниях тонов. Поселок и Забегаловку окуривали запахи полыни, по заброшенным отвалам расцветали бурьяны, краснели
Костя спешил, комкая в карманах тужурки тетради и книжки. Солнце бросало последние отблески на новые постройки, что отгораживались желторебрыми стенами от дремучей дебри. Здесь пахло смолой, глиной и дымом от дотлевающих костров.
Парню нужно было пробежать новый городок, уткнувшийся последней усадьбой в опушку бора. Задний фасад строений скрывала тень сгущающихся сумерек. В пустых домах порхали воробьи.
А налево, к реке, от выгромоздившегося крестами и пятиконечными звездами кладбища, стояли свеженаметанные стога сена.
Катю узнал по вспыхнувшей из-за сосен красной косынке.
Она хлопнула руками и, трепетная, как бабочка, мелькнула в молодых зарослях. От девушки полыхало жаром, пахло нагретой хвоей.
— Ты почему долго?
— На курсах задержали.
— Значит, скоро кончаешь?.. Вот хорошо… На будущий год можно и дальше учиться…
— Да… но знаешь, мне жалко покидать забой, — важничал Костя, — ребята там боевые и вообще… Вот сейчас силенку забрал, так и долбанул бы кайлой.
— В забой ты можешь когда угодно, нам не хватает квалифицированных сил.
Молодая сосновая роща пробиралась к кладбищу. С забегаловской стороны гремели песни. В ответ им птицы кончали вечернюю заревку.
Робко обняв девушку, Костя спросил:
— Правда, что директор наш расходится с новой женой?
— Кто тебе сказал? Я была у них. Ну и ничего такого нет…
— Татьяна Александровна пообиделась, но все пройдет…
Она тоже не камень… Тут Варвара все плетет.
— Не могла удержать Гурьяна и бесится. Но я даже рада за нее. Пусть работает, чему-нибудь научится.
— Жирок-то с нее слинял, — усмехнулся Костя, прижимая к груди Катину руку. — А когда же мы зарегистрируемся? — Последние слова парня замерли. Катя отдернула руку и, сделав прыжок, отрывисто сказала:
— Когда ты выучишься и будешь не таким!
Костя пустился догонять ее. Но оба остановились, наткнувшись на кладбищенскую ограду. Катя зажала ему рот и погрозила пальцем. В это же время послышался шорох трав и придушенный стонущий плач.
— Это Варвара на Ленкиной могиле изводится, — шепнула Катя. — Не дыши.
В пяти шагах от них поднялась знакомая фигура Варвары и потерялась в кустарниках.
— Пойдем,
— Ты крутила с ним? — Костя не так хотел спросить, чувствовал, что вышло грубо, — ждал, что Катя осердится.
— Нет, Костя, — вздохнула она. — Павел просто был хороший товарищ и работник, каких у нас мало. Да он и не такой, как все вы… Он чистый какой-то и преданный сознательно.
В пальцах Кати хрустели стебли травы и цветов.
Костя смотрел на мелькавшую в темноте белую кофточку. «Теперь только бы она согласилась — брошу все и буду работать», — думал парень.
…В полночь Костя дописал записку Кате, в которой изложил все, что не мог сказать на словах. Последние строки он подчеркнул пунктиром:
«Катюха, мне очень даже неловко за свое беспризорничество. Ведь еще в деревне я хотел в комсомол, но сколесил до самой Украины и засорил себе дорогу. Я бы давно подал заявление, но как подумаю, что ребята будут смеяться, так и руки опускаются. Ты тоже будешь на собрании, а мне не хочется, чтобы при тебе позорили.
Ты меня выдернула из блатной ямы, но, наверно, чувствуешь, что я был блудным. А поэтому и не желаешь со мной…»
Он уснул в клубе, хотя до общежития нужно было пройти всего через улицу. Катя несколько раз перечитывала записку. Она шагала по комнате, задевая головой шнурок, которым была подведена к столу электрическая лампочка. Затем садилась на стул и опускала голову на подставленные ладони. Ее то знобило, то бросало в жар. Прошел день.
— Дурной, — шептала она, — а пишет-то как.
Два года тому назад она увлекалась студентом, отбывающим на Улентуе трехмесячную практику, и теперь с противным чувством вспоминала эту внезапно вспыхнувшую первую привязанность шестнадцатилетней девчонки. Студента возбуждали свежесть, здоровье и задор Кати. Но с первых же встреч она поняла, что залетному гостю нужны только временные утехи. Это были первые разочарования девушки. Студент высмеял ее суждения о том, что всякая женщина может отдаваться только мужу, и тем самым оскорбил ее беспорочное понятие о любви.
— Подумаешь, тургеневская барышня, — сказал он. — Нет, комсомолка ты липовая. Это мещанство, притом мещанство провинциально-таежное. А если ты до сорока лет не подыщешь подходявого мужа, значит, останешься невинностью, христовой невестой! Чертовщина! Пеленками и зыбкой обзаводиться не намерен, когда еще три года нужно тянуться до инженера. Хорошо, если бы ты работать умела и поддерживала наш бюджет. А то засядешь в одной душной комнате с ребенком и задрипаешься. Нет, извини, надо учиться, а тут будет пищать: кува, кува!..