Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Еще издали Гурьян заметил, что в его квартирешке нет огня. А когда подъехали к воротам, то увидели, что окна второй половины избы были заколочены снаружи тонкими тесинами.
Гурьян нетерпеливо ворвался в квартиру плотника-соседа и от порога взревел:
— Умерла?
Парню изменили ноги. Он тяжко упал на застонавшую лавку. Семья плотника ужинала при тусклой коптилке. В парной чад избы ворвались запахи тайги и седая струя морозного воздуха.
— Третьего дня закопали, — откуда-то из темноты прохрипел женский чахоточный голос. — От
В эту ночь Гурьян впервые напился до потери сознания. Проснулся он со связанными руками. От хмельного озноба трепетало тело. Митрофан вышучивал:
— Ну и сметана ты кислая. Ставай, опохмеляться будем.
Глава вторая
1
На вокзале шум, толкотня, споры. Харбинские спекулянты с набитыми сарпинкой кошелями и чемоданами горлохватом брали буфет, занимали зал первого класса, стеной отшибали пассажиров с перрона. Половина их козыряла перед жандармерией солдатскими завшивленными в окопах шинелями и поддельными бумажками об освобождении в бессрочный отпуск. Над головами кишащих людей проносилось:
— Отстань!
— Ишь мурло-то нажрал в тылу!
Гурьян боязливо наблюдал, как старый маленький человек с белой бородой колотил под бока какого-то оборвыша, и, брызжа слюной, повторял:
— Я тебе дам! Я тебе дам, ворюга!
В вагон пробрались с бою. Вожак принял серьезный вид и строго предупредил Гурьяна:
— Не болтай!
В воздухе, в расточительных разговорах людей властно слышалось одно, что войне приходит конец. Царские стражники охотились больше за дезертирами, срывали с них взятки шевровой кожей, китайской сарпинкой и маньчжурским спиртом.
Гурьян в первый раз столкнулся с женщинами, напористыми, как половодная лава. А они, растерявшие по длинным путям женский стыд, подталкивали его локтями и озорно посмеивались.
Гурьян страдал с похмелья и не отходил от своего вожака.
Правую руку он держал в кармане, похрустывая сотенными кредитками. Обстановка поезда была не похожа на ту, которую представлял в избушке, под певучие, всполошенные звуки тайги. Людское смятение пугало парня. Но надежда, что он скоро будет в большом губернском городе, о котором слыхал много хороших слов, бодрила.
Ведь вообще-то он давно рвался на новые места, к новым зрелищам, а может быть, и действительно за сказочным счастьем.
На третьей станции вожак послал Гурьяна за кипятком.
Поезд по обыкновению стоял долго. Около водоразборной будки парня взяли в тиски харбинские спекулянты.
— Гони этого чертоидола! — шумели в толпе.
— Ишь медвежатник, чалдонская лопатка!
Около крана Гурьяна сунули в затылок за то, что он оттолкнул бабу с длинными блестящими серьгами и вперед набрал воды.
— Орясина! — завопила спекулянтка. — Было захлестнул своей оглоблей.
Гурьян заметил, что ихний вагон остановился против фонаря. Теперь же поезд был
— Нарыков! Это как сюда попал?
С площадки вагона ему улыбалась Таня.
— Ты в город? Вот хорошо! Вагон ваш отогнали вон туда, я заметила, как ты выскакивал.
Девушка повернулась к белокурому парню в черной тужурке и потеряла Гурьяна в хлынувшей толпе.
2
На вторые сутки перед вечером город мелькнул белыми огнями. Митрофан увлек растерявшегося Гурьяна на перрон и подошел к извозчику с плутоватыми глазами и бляхами на широком поясе.
Приискатель и возница смерили взглядом друг друга.
— Фартовые? — сразу определил извозчик.
— Они самые. Где приискатели застолбились?
— На Сарайной и Подгорной больше…
— Арлаху знаешь?
— Арканщика-то? Как же… С месяц, как из тюрьмы выполз.
— Вон что! За что отбывал?
— Заарканил енотку, а в ней человек оказался, ну, и наскочили духи. К греху, коню в канаве ногу сломал.
— Вези к нему.
От берегов реки узорчатыми шершавыми зубцами нарастали льдины. Над рекой и городом зыбко качались водянистые туманы. По длинному мосту сталкивались пешеходы и извозчики. Гурьяна пронизывал мороз. Он осмысливал разговор между извозчиком и Митрофаном. Начинал понимать, что в нехорошее место везет его вожак. Здесь было страшнее, чем в тайге. Улицы города петляли, как взвихренные мысли парня. Почти на каждом квартале извозчик упирался в забор и опять вилял в темный закоулок.
«Вот также соболь делает свои тропы в каменных россыпях», — думал Гурьян.
Извозчик доставил их в такой трущобник, что удивился даже вожак. Дверь темного подвала открыла глазастая женщина, сразу напомнившая Гурьяну харбинок в вагоне. Он два раза стукнулся лбом о какие-то подвальные балки, пока не очутился в сырой и душной комнате. Митрофан оглянул полную руку женщины с нанизанными на каждый палец кольцами и в упор спросил:
— Арлахина будешь?
Женщина вильнула глазами перед Гурьяном и беспричинно рассмеялась.
— Сегодня Арлахина, а завтра могу быть твоей.
Бесстыдный, хрипловатый этот смех не понравился и Митрофану.
— Фальшивка, — презрительно бросил он, повернув лицо к Гурьяну.
Подвальное помещение разделяла зеленая перегородка. Оно было почти пустым, если не считать длинного стола, скамейки и шкафа, обклеенного пыльной газетной бумагой. Из-за перегородки послышался кашель, от которого дрогнули занавески.
— Кто шумит?
Гурьян отшагнул назад, когда к ним вышел сутулый великан с сизыми усами и беспокойно бегающими раскосыми глазами. Человеку на вид было не больше сорока пяти лет, но он был седой, с изморщенным, опухшим от постоянных перепоев лицом. Парень прикинул на глаз и заключил, что в деревне напрасно его, Гурьяна, называли верзилой.