Борис Годунов
Шрифт:
Борис встал, крутанул глазами, чтоб проснулись, вышел к сотникам. Те попадали с лавки на пол, на колени.
– Встаньте!
– сказал он, трогая их за плечи.
– Не слышал, про что вы тут говорили, ночь, спать надо...
Зевнул так сладко, что и сотники зевнули. Выпил квасу из ковша.
– Черемуховый! Пейте!
– пустил ковш по кругу.
– Одно вам скажу. Буду в царях - будет всем благо. Крестьяне в моем царстве заживут, как дворяне, дворяне, как бояре, бояре, как цари. Утро вечера мудренее, милые люди. Спать я пошел.
Забрался на лежанку, поворотился на бок, задышал ровно, как крепко заснувший человек.
Петух пропел зарю, и заря послушно заливала небо и землю малиновым золотом.
– Вот мы и встали, - сказал Борис Федорович, дождавшись у окна солнца.
– Нынче у нас 20-е февраля.
Морозы, как по заказу, сникли, и окно наполовину очистилось от узоров.
Сел в кресло, положил перед собою руки. Из пяти перстней три снял. Потом снял все. Один, с изумрудом, вернул на средний палец, на безымянный, к обручальному кольцу, присовокупил перстень с рубинами. Богатством не оскорби не оскорби и скоромностью.
Не мало ли дала Ирина сотникам? Не обидела ли пятидесятников? Все ли придут, кому заплачено?
– Господи! Не оставь!
Екало сердце: играй, Борис, да не заигрывайся! Земский собор позавчера на коленях Бога просил в Успенском главном храме царства, чтоб он, Борис Федорович, смягчась сердцем, принял венец. С восторгом имя кричали. И Шуйские, и Сицкие, Телятевские с Ростовскими да Воротынскими! Перед ними, Рюриковичами, род Годуновых- холопский. Деваться некуда! За него Бога просили, за ненавистного им. Говорят, Федор Никитич Романов помалкивал да еще Васька Голицын. Голицын - Гедиминович, царских кровей. Федор Никитич племянник Ивану Грозному, двоюродный брат царю Федору... Правду ли сказали о Романове?
В ночь перед собором Борис Федорович тайно был в доме Федора Никитича. Чуть не до зари просидели, отворив друг другу сердца уж так настежь дальше некуда.
Лобызая Федора Никитача, Борис, озаренный братской любовью, плакал, клялся головой и головами детей своих:
– Будешь ты мне первым советником, Федюша! Наитайнейшим! Без твоего слова не приму, не отрину. А коли память моя будет коротка, да заплатит род Годуновых кровью. Я твоему батюшке. Никите Романовичу, в последний час его обещал быть для тебя и для братьев твоих за отца. Коли изберут меня в цари, в тот же день тебе и Александру скажу боярство, Михаилеокольничего, Иван и Василий войдут в возраст - тоже получат окольничих. Ваньке Годунову- Ирину, сестру твою, высватаю.
Федор Никитич только помаргивал: не привык к бессонным ночаму смаривало.
Вздремывать, когда решается судьба мономаховой шапки?!
– Идут!
– всполошенно вбежала в келию мать Александра.
Обида сжимала сердце Годунову. Обида и презрение.- Господи! Да ведь один я во сей Руси только и знаю, что есть/такое быть на царстве. Пропасть не мерянная под ногами и такая же над головою и каждое слово - или змей или голубь.
Привскочил
– Пошли, Борис, к моему окну! Народ должен видеть нас вдосте.
– Сначала покажись ты!
Он смотрел, как воду хлебал, нажаждавшись... Переодетые в простое платье приставы и сотники толкали людишек, и те, огрызаясь, посмеиваясь друг перед другом, опускались на колени. Зазевавшихся приставы лупили палками...
"Однако ж пришли и на колени встали", - сказал себе Борис, хотя тайно указал взыскать по два рубля с каждого, кто осмелится увильнуть от похода под царицыны окна. Два рубля деньги большие, стрельцам за год службы по пяти платят.
И вдруг похолодел. Где теперь Симеон Бекбулатович?
Совсем из головы вышел. Посаженный в цари Иваном Грозным, Симеон Бекбулатович к несчастью своему носил титул тверского царя, и был в родстве с могущественными Мстиславскими, тоже Гедиминовичами. Борис Федорович о Симеоне заранее позаботился - ослепил. И все же где он теперь? Так же тих? Нет ли к нему гонцов, странников?
С мыслью о Симеоне, Борис тер бодягою щеки и, горя румянцем, подошел к царицыному окну.
– Масленица! Гулять бы да гулять, а они к тебе пришли, великая государыня!
– К тебе, Борис, они пришли! Я вместе с ними готова встать перед тобою на колени: прими венец.
– Я клятву дал - не быть на царстве!
– он придумал это только что, изумив сестру.
Пришли выборные.
– Я клятву дал - не быть мне на царстве!
– повторил
им свое слово Годунов и прибавил: - Не смею! Не смею и помыслить на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя. Простите меня гоешного!
– Да как же? Да тоже ли? Что людям-то сказать?!
– растерялись, испугались народные посланники.
Кто-то из священства принялся выставлять Борису его права на престол, которые были исчислены патриархом Иовом на соборе и которые составил для святейшего сам Борис:
– "При светлых очах царя Ивана Васильевича был безотступно с несовершеннолетнего возраста, от премудрого царского разума царственным чинам и достоянию навык*... Государское здоровье царя Федора Ивановича хранил, как зеницу ока. Победил прегордого царя крымского! Города, которые были за Шведским королевством, взял, все Российское царство в тишине устроил. Святая вера сияет во вселенной выше всех!
– Простите меня, грешного! Простите!- твердил Борис, низко кланяясь звавшим его в цари, заплакал, наконец, и удалился.
Ночью он был у немцев-астрологов. Трое старцев и юноша вышли к нему и поклонились. На лицах старцев он увидел смятение, на лице юноши страх.
– Звезды не жалуют меня?- спросил он весело и слегка задохнулся.
Старейший из астрологов протянул ему серебряную пластину с гороскопом.
– Мы исследовали все двенадцать домов твоей жизни, великий государь.