Борис Рыжий. Дивий Камень
Шрифт:
Бродский, пожалуй, походил на сурового Мастера, но у Булгакова Бориса привлек как раз Понтий Пилат, не самый фанатичный приверженец художественной фантазии.
Надо сказать определенно. «Бог» он писал со строчной. Постоянно, практически до конца, за редкими исключениями — в тех случаях, когда надеялся на Его существование.
Мир создан не для нас — и бога нет.Это было опять-таки протестом: что-то вы все слишком уверовали.
Были ли у Ирины Князевой соперницы? В стихах — всё по-другому. Мелькание
Обратим внимание на «движенье иных, неведомых планет». Без них нет поэзии Бориса Рыжего.
Или — намного позже:
Вы, Нина, думаете, Вы нужны мне, что Вы, я, увы, люблю прелестницу Ирину, а Вы, увы, не таковы.Нина существовала, но больше это имя — скажем так, Лермонтов, условный знак, маскарад.
Была ранняя, еще челябинская, вполне детская, до-первая любовь, ее имя — Юля. Это имя — не эту девочку — он перевел в другое время:
Ты в пионерский лагерь отъезжал, тайком подругу Юлю целовал всю смену. Было горько расставаться. Но пионерский громыхал отряд: «Нам никогда не будет шестьдесят, а лишь четыре раза по пятнадцать!»С Юлей срифмовалась Эля, девочка из 106-й, рано умершая, года через три после школы. По звуку и образу — одно лицо, отроческая звезда, ребяческая Лаура, Беатриче, Лиля (если уж по-маяковски). Такое ощущение, что Юля стала Элей по требованию жанра — элегии, их зарифмовал сам жанр. «Элегия Эле» (1994):
Как-то школьной осенью печальной, от которой шёл мороз по коже, наши взгляды встретились случайно — ты была на ангела похожа. …………………………… Ты была на ангела похожа, как ты умерла на самом деле. — Эля! — восклицаю я. — О Боже! В потолок смотрю и плачу, Эля.Это Юля, став Элей, безвременно ушла, ознаменовав уход детства, лучших лет, лучших чувств и упований.
Эля, ты стала облаком или ты им не стала?Когда Борис Петрович сказал, что они переезжают в центр — на Московскую горку, Борис ему заявил: я туда не поеду, меня там убьют, меня знают только здесь, на Вторчермете, я здесь в авторитете, а там я никто.
Не прошло и двух месяцев, его там избили и ограбили около Дворца спорта, когда он за полночь, после провожанья Ирины на Елизавет, возвращался
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Путь Бориса Рыжего чем-то отдаленно смахивает на общий саундтрек «Наутилуса», на музыкальную судьбу этого коллектива: столичные снобы не принимали группу — как нечто провинциально-доморощенное, пока она не проломила стену, получив всю страну в качестве своей аудитории. Группа распалась из-за внутренних неурядиц. Вспыхнула, просияла и растворилась в пространстве, оставив по себе незаемный звук и глубокий след в памяти поколения.
Говорил ли он напрямую от лица поколения? Бывало.
Мы были последними пионерами, мы не были комсомольцами. Исполнилось четырнадцать — галстуки сняли. И стали никем: звёздами и снежинками, искорками, летящими от папиросок, лёгкими поцелуями на морозе, но уже не песнями, что звучали из репродукторов, особенно первого мая.Не лучшие его стихи, вид декларации, на вид безыскусны, даже без рифмы, но он и сюда вставил перифраз, на сей раз Хлебникова:
Русь, ты вся поцелуй на морозе!Через год было написано нечто более связанное с этой темой:
Как-то приснился мне — нет, не Гомер-Омир — на голубом слоне Хлебников Велимир. Вишну! — кричал я, — ты! Или всё это сон? Розовые цветы хоботом нюхал слон. Солнце — багровый шар. Тонких носилок тень. Так начинался жар, я просыпался: день. Тусклый, сквозь шторы, свет; воздух — как бы вода. Было мне десять лет, я умирал тогда.Ритм и размер раннего Мандельштама:
Я ненавижу свет Однообразных звезд. Здравствуй, мой давний бред, — Башни стрельчатый рост!Он учился на глазах у всех, это совпало с периодом цитаты, накрывшей русское стихотворство. Впрочем, Ахматова обронила задолго до того:
Не повторяй — душа твоя богата — Того, что было сказано когда-то. Но, может быть, поэзия сама — Одна великолепная цитата.