Бородинское знамение

Царенкова Васса

***

– Знакомьтесь! – профессор Кирилл Христианович Дитерлих приветливо кивнул Петру, приглашая войти в лабораторию. – Моя дочь и коллега. Она и проведет обследование, молодой человек! Лариса, разреши представить тебе твой научный объект. У этого юноши совершенно непроизносимое имя! Петр Кроль – сплошные согласные! Ха-ха-ха! Ну-с, мне пора, дорогие товарищи! Пора! Ха-ха-ха!

Громкий профессорский смех все еще раздавался в коридоре. Петр смотрел в пол. Лариса вертела в руках стетоскоп. Тишина становилась невыносимой. Петр чувствовал, что выглядит и ведет себя, как неотесанный чурбан. Серая пижама, которую ему выдали в клинике, и холодные кожаные шлепанцы, оба на левую ногу и вдобавок разного цвета и размера, делали из него

шута горохового. Наконец, Петр оторвал взгляд от линолеума и попытался поздороваться. Голос отказал ему сразу. Девушка, стоящая перед ним, была красива как сказочная принцесса. Высокая, стройная, черноглазая, длинные ресницы и тонкие брови совсем темные, а толстая коса, уложенная вокруг головы, совсем светлая. От этого противоречия во внешности девушки лаборатория закружилась перед глазами Петра…

– Ну, вот вы и очнулись, Петр Егорович! – голос Ларисы слегка дрожал.

Петр разом сел на кушетке. Лоб его блестел от холодного пота, левую руку кто-то перебинтовал на сгибе локтя.

– Что? Что случилось?

– Вы потеряли сознание. Очевидно, голодный обморок. – Лариса поднялась со стула, на котором сидела у кушетки, и перешла к столу, чтобы не смущать пациента. – Я взяла у вас анализ крови, Петр Егорович. Все верно, этот анализ сдается натощак. Но при вашем росте голодать не полезно. Отправляйтесь скорее на завтрак! Вот ваша медкарта. Принесите мне ее, пожалуйста, завтра между часом и тремя, я внесу результаты. Вы готовы самостоятельно вернуться в палату?

Ровесники, да и не только ровесники, прежде не именовали Петьку Кроля «Петром Егоровичем», не обращались к нему на «вы». Парень почувствовал, что растет в собственных глазах. Одновременно невероятно возросло и его уважение к дочери профессора Дитерлиха. И такая девушка проявляет к нему дружеское расположение! Это новое чувство придало Петру смелости. Нужно было поступить соответственно. И он собрался с духом:

– Да. Конечно. Спасибо… Спасибо, Лариса Кирилловна!

***

Машина дернулась. Очнувшись от воспоминаний, Петр заметил, что приборы один за другим начали отключаться. Он схватил мобильный телефон, заранее выложенный из кармана на пассажирское сиденье. Поздно. Сообщение, которое он собирался отправить Кире («Я люблю тебя, доченька! Папа») мигнуло на экране и пропало. Эх, а телефончик Киры они, кажется, позабыли дома! И хорошо. И пусть.

Теперь остановились уже и наручные часы: он въехал в зону Цели. Петр знал, что здесь это бесполезно, но все же крепче сдавил руками рулевое колесо. Через триста метров перед ним возник Тоннель. Нога на педали газа ушла в пол, хотя никакой нужды в этом не было – машину закручивало по спирали. Дыхание затруднилось, все мышцы невероятно напряглись, вены на лбу и руках вздулись, кожа чуть не лопалась. Петр сжал зубы и застонал – невыносимая боль раскалывала череп, застилая глаза красной пеленой. Еще несколько секунд он мысленно прощался с Кирой, а потом окружающий мир исчез.

Евдокия

Евдокия Фаддеевна пела. Окучивание картошки – долгое и скучное занятие – с песней шло гораздо бодрее. Мишку не допросишься помочь, а отец совсем старенький стал. Евдокия Фаддеевна с утра облачилась в братнин зеленый рабочий комбинезон, отцовские резиновые рыбацкие сапоги и Мишкину панаму, которую племянник носил в дошкольном возрасте. Панама давно выгорела на солнце, так же, как и выбившиеся из-под нее волосы Евдокии Фаддеевны. Евдокия Фаддеевна затянула «завывательную» песню популярной у молодежи группы Мумий Тролль: «Как бы тебе повезло, моей невесте…». Через межу приковыляла брюхатая Шлянда и, подмяукивая, начала тереться о сапог. Евдокия Фаддеевна рассмеялась – надо же, привлекла своим пением кошку! Она оперлась на черенок тяпки и потянулась к карману за носовым платком, чтобы отереть лицо.

В доме тихо, Лиза спит и поспит еще часочек, надеялась Евдокия Фаддеевна. Мать то ли вяжет, то ли дремлет. Отец пошел к Лукьяновым баню топить. Мишка – лодырь, но рыбку для Шлянды ловит регулярно, потому что добрый.

И компанейский – вечно носится где-то с ребятами. Евдокия Фаддеевна живо представила себе ребят, о которых утром взахлеб рассказывал ей племянник. Лукьянов-внук заносчив, весь в покойного отца, но умный, чертенок, не по годам. А теперь приехала и Кира – странная, с раннего детства задумчивая девочка. Годы работы учительницей в деревенской школе сделали Евдокию Фаддеевну очень наблюдательной. Что-то такое чувствовала она в этой внучке-Кроль, рассматривая фотографии, которые частенько демонстрировала Кроль-бабушка, что-то необыкновенное, чему не было определения. Редкий контраст в ее внешности – блондинка с темными глазами – делал девочку одновременно очень привлекательной и уязвимой. Варвара Нефедовна дала как-то понять, что Кира даже не осознает, в какую красавицу может вырасти – Лариса-то была ослепительна, а дочь очень похожа на мать! Конечно, больше «мастью», черты лица у нее точь-в-точь как у Петра. Но ведь и Петр…

***

Жарко. Заканчивается май месяц. На перемене ребята высыпали на улицу. Скоро наступят каникулы, а вместе с ними – «страда». Это слово Дуня Лисицына выучила благодаря поэту Некрасову. Он так и писал: «в полном разгаре страда деревенская». Дуне очень нравятся стихи. Она перечитала все книжки со стихами, какие есть в школьной библиотеке. Дуня мечтает стать учительницей литературы и истории.

Петька Кроль идет на руках через весь школьный двор – он мечтает стать космонавтом и постоянно тренируется. Дуня смотрит на него с восторгом – он такой красивый и смелый!

– Как расшифровывается имя Д-У-Н-Я? – подошедшие девчонки решили разыграть наивную подружку в присутствии мальчишек.

– Знать не знаю, и знать не желаю! – Евдокия пытается отшутиться.

– Дураков У нас Нет! – поясняет дерзкая Маринка Гридчина.

– А «Я»? – интересуется Евдокия.

– А ты – первая! – заливается смехом нахалка.

Дуне становится нестерпимо обидно. Особенно из-за того, что Иван подхихикивает противной Маринке. Брат называется! И что он только в ней нашел? Дуня отворачивается, сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

– Не смешно и глупо! – слышится сердитый голос Петьки Кроля. – А ты чего ржешь, Ванька-встанька? Твою, между прочим, сестру на смех подняли, а тебе хоть бы хны?!

Иван резко разворачивается и с размаху заезжает закадычному другу в нос. Мальчишки катаются в пыли школьного двора, девчонки визжат.

– Прекратить! – громкий голос учительницы летит, перекрывая шум. – Лисицын! Кроль! Останетесь после уроков – подметете двор. Вашу энергию следует направить в мирное русло. Девочки – в класс!

Ванька и Петька усаживаются за свою парту, потихоньку толкаясь и переругиваясь. Петька рукавом вытирает кровь. Проходя между партами, Дуня Лисицына незаметно сует ему в руку скомканный носовой платок. Она сидит прямо за ним и, раскрыв тетрадь, на полях последней страницы мелким почерком пишет и сразу же зачеркивает: «Дуня + Петя = дружба».

***

Евдокия Фаддеевна схватилась за тяпку, волевым усилием отгоняя прочь образ Петра Егоровича. «Пустое!», – как сказал бы отец. Но работа не шла. Евдокия Фаддеевна снова, согнувшись, оперлась на черенок. Вздохнула. Вот и вздыхать она начинает совсем как мать. «Старею», – подумала Евдокия Фаддеевна. И вдруг ей стало ужасно себя жаль. Как-то прямо до слез, которые она не успела сдержать. Ведь они могли увидеться с Петром, хотя бы мельком, когда он привез Киру к бабушке. Но нет, не случилось. Да и зачем? Ему-то на что смотреть? Она никогда не была красавицей, а учительство придало ее лицу суровость и непреклонность. Высокая, худощавая, внешне сильно напоминающая покойного близнеца-брата, нелепая в стираной детской панамке, жалкая женщина. Слезы застилали глаза, заливали подбородок, капали на землю, сбегали по шее, но, как обычно, не приносили облегчения.