Бортовой журнал 6
Шрифт:
Ислам исламом, но если девушка в восемнадцать лет захочет выйти замуж без согласия родителей, то закон будет на ее стороне.
– Мы же с французами почти родственники. Свободу любим.
Традиционная тунисская свадьба – это семь дней объезжать всех родственников, и обойдется это в 30 тысяч долларов.
Это цена маленькой квартиры. То, что называется, в спальном районе. Так что молодые чаще всего просто регистрируются, потом вечеринка, а на деньги покупают жилье. С 1956 года у тунисцев одна жена.
– Наш президент сказал: «Хватит и одной».
– Но ислам
– Нет. У нас теперь по закону одна жена.
– А дети?
– Два, три ребенка в семье.
– Пособие на детей?
– Да.
И пособие есть. Пенсия – 80 процентов от последней зарплаты. Даже если зарплата была 400 динаров – пенсия 320 динаров (6400 рублей на наши деньги). Вода и электричество будет стоить для семьи 100 динаров в месяц, «коммунида» (наше ЖКХ) – 50 динаров.
Разводы редки, потому что за развод надо заплатить большие взносы, и еще надо оставить жене дом и обеспечить и ее и детей. Детей здесь не бросают. Беспризорников нет.
Бродяг тоже не видно. Старость обеспечена. Если умирает один из супругов, то второй всю оставшуюся жизнь получает и свою пенсию, и пенсию умершего супруга. Таков закон.
И еще одиноких старух обеспечивают сиделками. За государственный счет.
– Почему только старух?
– Мужчины живут тут в среднем пятьдесят шесть лет, а женщины до семидесяти шести.
– Понятно почему.
– Почему?
– Морят мужа, а потом двадцать лет получают его пенсию.
Гид смеется.
– Просто мужчины много курят. Почти все мужчины у нас курят.
Курят и от этого мрут. Похоже, это все их проблемы.
Пенсии, пособия, дороги, сиделки, старость, дети, образование, медицина, еда.
И все это без природного газа и золото-валюты Центрального банка.
Все для людей, а иначе зачем это все.
Сомалийские пираты опять отличились: захватили яхту с французами. Но французский спецназ отбил соплеменников, а Саркози тут же заявил о своей новой инициативе: создать против сомалийских пиратов международные полицейские силы. И создадут.
Мне нравится французский иностранный легион. Набирают со всего мира джентльменов удачи, и они исправно служат Франции в горячих точках. Оклады, пенсии, пособия, французское гражданство.
А ведь придется.
Я нигде не видел беспризорников. За границей их нет. В России они есть. Это целая армия, пополняющая криминальные ряды. Нужна государственная программа по превращению беспризорников в солдат. Идеальные получились бы солдаты, но в это дело надо вложить много денег и сил. Дело стоит того. Было бы желание.
Пока его нет.
Рассказали историю. Дело было в небольшой поликлинике, куда в конце рабочего дня привели ребят из первого класса на какую-то диспансеризацию.
Дело в том, что диспансеризации давно не проводились, и это, так сказать, первый случай за много-много лет, так что все – и дети, и врачи – держались как-то особенно торжественно, что ли.
И вот к невропатологу входит маленький мальчик лет семи-восьми. Невропатолог, старенький, интеллигентного вида доктор, засуетился, принимая такого пациента. Сразу разговоры: «А как ваше имя, молодой человек?» и «Как вы учитесь?», – на что мальчик отвечает, мол, учусь, стараюсь, и все это не торопясь, чинно, оба улыбаются, и по всему видно, что им обоим это общение нравится – доктор все спрашивает, мальчик отвечает, доктор говорит, что ножку надо положить на ножку, что он – вот сюда молоточком, и тут…
И тут дверь открывается настежь, в нее сначала влезает гигантская швабра, потом уборщица – огромная бабища с ведром, и она по полу широкими бросками той шваброй – шась, шась!
Доктор смутился, покраснел, потом поправил очки и говорит:
– Неужели вы не видите, что мы с молодым человеком заняты? Выйдите, пожалуйста, подождите минутку, мы закончим, и вот тогда…
– Вот еще! – отвечает бабища. – Буду я тут вас ждать! Всех не наждешься!
И тут маленький мальчик вдруг говорит той бабе:
– А ну пошла отсюда на х…й!
Вы знаете, доктор немедленно поставил мальчику диагноз: «Совершенно здоров!».
Фондовые рынки рухнули, потом оживились, чтобы через какое-то время, судя по всему, снова рухнуть.
Интересно, как там поживает наш Стабилизационный фонд? Говорят о чем угодно, но только не о нем.
Не вспоминают, не вздыхают, не кричат, не посыпают голову пеплом, не стонут, не ворчат, не сетуют – тишина.
А мне все же интересно, как он там, в забытой Богом Америке? Не одиноко ли ему? И как он себя чувствует?
Может быть, его следует поддержать как-то, опереть на что-нибудь, прислонить, подставить стул?
Но, возможно, я что-то пропустил, и у нас уже давно нет никакого Стабилизационного фонда. Ведь не видел же его никогда и никто. Никто не знает, как он на самом деле выглядит.