Босиком по лужам

Аверкиева Наталья

— А ты кто по профессии?

Я открыла рот, чтобы ответить, и тут же прикусила язык. Трепло я тупое! Овца я безмозглая!

— Переводчик? Ты помогала переводить, да? — сам того не зная, подсказал Билл.

— Да… Переводчик… Родриго не очень хорошо говорит по-русски, и я ему помогала… — На самом деле Родриго, проживший в России 24 года, имеющий русскую маму, испанского папу, мексиканское гражданство и постоянное местожительство в престижнейшем районе Каракаса, говорил по-русски едва ли не лучше меня, по крайней мере матом он ругался первоклассно. — Он пишущий журналист, главный редактор очень известного журнала о приключениях. И он делал репортаж, а я помогала, переводила. Мы случайно наткнулись на

плантации коки. Вау! Это настоящий рай для наркоманов! Смотрел фильм «Остров» с ДиКаприо? — Билл закивал. Глаза горят. Интересно, видимо. — Так вот — это было в сто раз круче! Ну, Родриго решил и тут сделать репортаж, так сказать, по ходу дела, не бросать же такой эксклюзив. А нас засекли. Мы ноги в руки и бегом. От одного убежали, двое других нас встретили. Как не пристрелили — не знаю до сих пор. Я глазами хлопаю, руками развожу, дуру из себя строю: «Руссо туристо — облико морале. Микаил Свердлофф… Ту-ту!» Тут и Родриго подсуетился. В общем, прыг мы в машину и ходу! Они в погоню! Это в кино смешно и интересно, а на деле я чуть от страха не умерла. Они ж стрелять начали! Родриго вот руку прострелили. Не знаю, как он от них ушел, я в это время пошло пряталась за сиденьем и молилась. Но, когда через час после возвращения в гостиницу уже в городе он влетел в номер с выпученными глазами и воплем: «Сваливаем отсюда!», я поняла, что мы по уши в дерьме. Спецслужбы вывезли нас сначала в Мексику. Там отправили в Канаду. Из Канады Родриго вернулся в Венесуэлу. Меня услали в Амстердам. А оттуда уже в Москву прилетела. Родриго писал, что мы на что-то совсем крупное наткнулись. Вот они и занервничали. А ты «по капоту размазали…» Глупости и детские шалости! Поэтому ты все равно не прав! Большинство журналистов профессионалы своего дела.

— Нет, ну тут особый случай, — уважительно протянул Билл. — Таких меньшинство. Но в основном все журналисты продажные шлюхи, готовые ради денег на все. И не надо их защищать! Вот допустим, что ты обычный журналист. Представь себе это.

Я на секунду задумалась, подняв глазки к небу и сделав умный вид.

— Готово! — хищный взгляд. Именно так должна смотреть настоящая акула пера на свою жертву! Билл засмеялся.

— А теперь представь, что сейчас у тебя есть уникальная возможность сделать эксклюзивный репортаж, ну, допустим, на тему «Вся подноготная Билла Каулитца».

Изобразила, что достаю ручку и блокнот, приготовилась «записывать».

— Готово! Билл, это вы разгромили ночной клуб в Москве? — я сунула ему под нос телефон, ставший на время «диктофоном».

— Нет, это не я.

— Отлично, так и запишем: «Да, я так много выпил, что не помню, как его разгромил!» Следующий вопрос. Билл, это ваши наркотики?

— Нет, это не я! — хохотал он.

— Значит пишем: «Нет, наркотики моего брата. Когда последний раз он ходил в моих штанах, то забыл их вынуть!» Билл, как вам понравилось в русской тюрьме?

— Великолепно! — согнувшись пополам и схватившись за живот, закатился парень.

— Отлично! «Русская тюрьма отстой. Там воооот такие клопы и воняет тухлой рыбой!»

— Почему рыбой воняет? — вытирая слезы, спросил он.

— Не знаю. Не могу ж я написать, что там воняет пОтом и мочой. У меня как никак приличное издание. Эх, сюда бы еще фоток попикантнее. Например… Ты на нарах в компании урок. И тебе колют какую-то синюшную тутаху на всю руку! Вот это был бы репортаж!

— Ты бы обогатилась!

— Сомневаюсь. Мое приличное издание просто не будет печатать эту фигню. А еще мне шеф накостыляет по шее за то, что я использовала непроверенную информацию и притащила такой непрофессиональный фотомонтаж. Но и это не самое страшное. Самое страшное заключается в том, что я перестану себя уважать после написания такого материала.

— Зато как это поднимет тираж твоей газеты!

Компания обогатится за наш счет! — с иронией произнес он, но в голосе слышалось надменное раздражение. — Самоуважение тут ни при чем. Деньги — всё для таких, как ты.

Я обиженно вытаращилась на парня. Он суетливо добавил:

— Ну я имею ввиду для журналистов. Ты же не журналист. Мы же просто играем, да? — посмотрел взглядом нашкодившего ребенка, которому безумно стыдно. Пришлось простить.

— Билл, скажи, а каково это быть на вершине?

— Там страшно, холодно и безумно одиноко, — не задумываясь ни на мгновение, произнес парень совершенно серьезно. — Я хочу быть свободным. Каково это быть свободной?

— Свободной… — хмыкнула я. — Это… Это страшно, холодно, пусто и безумно одиноко. Еще это ответственность.

— Почему?

— Потому что, когда ты любишь, ты теряешь свою свободу, стало быть, ты должен быть один и ни от кого не зависеть, а это натуральное одиночество. Там, где одиночество, там всегда страшно, холодно и пусто.

— А я не хочу ни от кого зависеть. Я хочу отвечать за свои дела и поступки.

— Отвечай. Билл, свобода — это состояние души. Можно сидеть в клетке, но быть внутренне свободным.

— О, мне это не грозит. Я связан контрактом по рукам и ногам. Мы все им связаны. Это хуже, чем клетка. Там через прутья хотя бы видно небо и есть шанс. У нас же даже неба не видно. К тому же за нами с Томом постоянно следит наблюдатель за соблюдениями прав несовершеннолетних из суда по делам семьи…

— Господи… Кто это?

— …без разрешения которого мы не имеем права сделать ни шагу. Даже наш контракт на визит в Москву был выверен органами юстиции, чтобы ни дай бог мы не перетрудились. Это такая штуковина в Германии, которая якобы отвечает за наши права. Но на самом деле я готов лезть на стену и жрать землю, лишь бы они от нас отвязались. Они нам дико мешают! Мы бы на год раньше начали выступать, если бы не они: пока все документы подготовили, все проверки прошли… Мы с ними график выступлений согласовываем… Я не могу спокойно посидеть в баре и выпить бокал шампанского, чтобы потом на родителей не наехали. Однажды мы с ребятами и Дэвидом пошли в клуб, там стриптиз был. Так в прессе разразился страшный скандал, маму чуть родительских прав не лишили. Такое раздули! Теперь ты понимаешь, почему я не люблю журналистов и почему я мечтаю о свободе?

— Понимаю. Но ты тоже пойми — дело не в этом наблюдателе из суда. Исполнится тебе 18, и ты его еще добрым словом вспоминать будешь. Дело в другом. Пока ты приносишь своей компании доход, ты будешь… — я запнулась. На языке крутилось всего одно слово. И это слово ему совершенно не понравится.

— Кем я буду? — потребовал он договорить.

— …ты будешь… — я замялась.

Билл набычился.

— Говори!

— …ты будешь вольным продюсерским рабом. Не важно, сколько тебе лет — семнадцать или тридцать пять, — пока ты приносишь доход, ты будешь рабом контракта. Вы все.

— Я буду свободным, — с вызовом.

— Я в тебя верю, — на полном серьезе.

— Ты… Ты… — шипел он.

И я поняла, что безумно его обидела.

— Я сказала тебе правду, — отозвалась спокойно. — Извини, если она тебе не понравилась.

Кау-младий недовольно засопел и зашагал вперед.

— Билл, — крикнула ему вслед. — Я тоже раба контракта. Только у меня свободы немного больше, чем у тебя, зато нет твоих возможностей.

Он резко обернулся и не менее стремительно вернулся ко мне. Подошел в самый притык и глянул сверху вниз. Поддался вперед, словно хотел что-то сказать, но внезапно передумал. Я стояла и смотрела на метания парня. Сильный порывистый ветер трепал его волосы. Они лезли в глаза и рот, закрывали лицо. Он их стряхивал недовольно, словно они мешали ему видеть совесть той, что сделала больно.