Бой без правил (Танцы со змеями - 2)
Шрифт:
Майгатов удивился еще больше. Невидимый калькулятор в голове поделил примерно триста двадцать татьяниных ежемесячных на семнадцать и вышло...
– У тебя в месяц где-то долларов восемнадцать - весь оклад. Откуда же пятьдесят? Да еще одной бумажкой?
– А вот это... вот это,..
– кажется, начинала бороться с подступающими слезами Татьяна.
– Вот это... не ваше дело, - и отвернулась, загородив лицо маленьким пухлым кулачком.
– Я ви... ви... видел эти дол...лары, - раздался тихий, грустный-прегрустный голос
Опершись на косяк, стоял старшина-чертежник все в той же робе с погонами без лычек и смотрел на Майгатова таким отрешенным взглядом, словно сбивчивую, искореженную заиканием фразу сказал не он, а кто-то другой за его спиной, а ему приходится за нее отвечать.
– Вам нельзя здесь находиться. Вы - не понятой, - словами вытолкнул Майгатов моряка из секретки, но на бумаге пометил: "Наличие банкноты подтверждает свидетель К..цов", - так и написал, чтоб позже просто заполнить пробел нужными буквами.
– Ящик и стол все равно сфотографируй, - приказал вновь вспомнившему о шишке фельдшеру.
Тот торопливо, с грохотом положил ледяную каменюку мяса на подоконник и журавлем заходил вокруг злополучного стола.
– Мы можем дальше говорить?
– тихо то ли попросил, то ли поинтересовался Майгатов.
– Мо...можем, - всхлипнула Татьяна и, мазнув платком по черной туши подглазий, заговорила, не оборачиваясь, будто рассказывала окну, а не дознавателю.
– После этого я осмотрела все ящики. Ничего больше не тронули. Только вот сейф...
– Что - сейф?
– оторвался от писанины Майгатов.
– Была сорвана нитка с пластилиновой пломбы вот на этом отделении.
– А оно...
– Что - оно?
– повернула она, наконец-то, лицо с красными глазами и ставшим еще больше серым, набухшим носом.
– Отделение это... Оно было открыто?
– Нет.
– А потом... потом вы его вскрывали?
– А как же!
– удивилась Татьяна столь глупому, по ее мнению, вопросу.
– Прямо при комбриге. Все просмотрела, проверила - документы на месте, ни один не пропал, страницы не испорчены, все в порядке.
– Вы могли его... ну, забыть... не опечатать?
– уже и не знал, какие слова подбирать Майгатов, но все равно, кажется, не подгадал.
Татьяна пыхнула, как подожженная вата, всплеснула короткими толстыми ручками и закричала:
– Я - забыла?! Я - забыла?! Я - забыла?! Да я... да за год работы... ни разу, - и уткнула лицо в пухлые ладошки.
Почему-то в этот момент Майгатову захотелось назад, в больницу. Чтоб выйти чуть позже, чтоб лететь чуть дольше, чтоб поезд пришел в Севастополь с опозданием, чтоб кто-то другой, а не он...
– Прекратите истерику, - тихо сказал он в пол и, не поднимая уже не просто усталой, а какой-то намертво пропитанной, до корней волос усталостью, голову, спросил: - Что у вас хранилось в этом отделении?
– ...ах ...ух ...вах ...ых, - ответили за Татьяну ее
– Что-что?
– Вах... ах... вахтенные журналы, - все-таки собралась она. Но отвечала все равно окну, словно оно было ей роднее и ближе этого противного, худющего старшего лейтенанта с выгоревшими усами и вбитым боксерским носом.
– Старые. Со всех кораблей. За два года...
– Кхи-кхи, - прокашлялся кто-то у двери.
– Только за два?
– А по инструкции они дольше и не хранятся, - ответила Татьяна так удивленно, словно не могла понять, как дознаватель не знает элементарных истин.
– Кхи-кхи, - опять настойчиво поскребся в их разговор чей-то кашель.
– Перепаденко, ты,..
– хотел сказать: "...ты что: простудился?", а вместо этого лишь удивленно вскинул брови.
Кашлял не Перепаденко, а стоящий рядом с ним невысокий щупленький матросик. Как он вошел, никто не слышал. Наверное, даже Перепаденко, рядом с которым он стоял, потому что старшина смотрел на это привидение в синей робе с не меньшим удивлением, чем Майгатов. Но поражало не только его беззвучное появление, которое в конце он все-таки исправил покашливаниями, а белый бинт на голове.
– Ты кто?
– спросил, глядя на бинт, Майгатов, и вышло похоже, как будто спросил у бинта.
– Матрос Голодный.
В устной речи больших букв не бывает, и потому Майгатов сразу и не понял:
– Почему - голодный?
– А цэ тоби шо - йидальня чи шо?
– поддержал удивление офицера Перепаденко.
– Голодный - это фамилия, - тихо пояснил моряк, который, скорее всего, за время службы уже устал всем острякам объяснять это.
Все, кроме Майгатова и все еще отвернувшейся к окну Татьяны, смягчили лица улыбками.
– Здесь идет дознание, - напомнил Майгатов.
– И посторонним в помещение нельзя.
– Я - не посторонний, - еще тише, чем до этого, сказал моряк, тронул худенькими, подрагивающими пальчиками бинт, будто боялся, что он исчезнет, и прошептал: - Я - бывший часовой.
Татьяна, которая могла объяснить это уже давно, обернулась и победно посмотрела на Майгатова. Над вздернутым подбородком упрямо комкали друг друга тоненькие, видные только от того, что по ним провели помадой, губки и, кажется, вот-вот должны были отпустить колкость, но матрос опередил ее:
– Хочу дать показания, - тихо попросил он.
– Ну, давайте, - недовольно ответил Майгатов.
И без этой дурацкой фразы, произнесенной матросом, было ясно, зачем его сюда вызвали. Не песни же петь, в конце концов?
– Записываю.
– Я принял секретку под охрану в восемнадцать ноль семь...
Рука Майгатова дрогнула.
– Ноль семь?
– Да. Ноль семь. У меня часы хорошие. Точно идут. Вот, - протянул сухую, закопченную солнцем руку с какой-то гонконгской электронной штамповкой на запястье.