Боярщина

Писемский Алексей Феофилактович

Часу в шестом вечера Анна Павловна начала собираться домой. При прощании граф, как бы не могший выдержать своей роли, долго и долго целовал ее руку, а потом почти умоляющим голосом просил дать ему прощальный поцелуй.

На этот раз Анна Павловна исполнила его желание почти с неудовольствием. Провожая ее до крыльца, граф взял с нее честное слово приехать к нему через неделю и обещался сам у них быть после первого визита Задор-Мановского.

Анна Павловна уехала.

Граф остался один: наружное спокойствие, которое он умел выдержать в присутствии Мановской, пропало.

"Что это значит, - думал он, - она не любит мужа - это видно, почему же она отвергает и даже оскорбляется моими

исканиями? Я ей не противен, никакого чувства отвращения я не заметил в ней... напротив! Если я круто повернул и если только это детская мораль, ребяческое предубеждение, то оно должно пройти со временем. Да и что же может быть другое? Уж не любит ли она кого-нибудь?"

На этой мысли граф остановился.

"Отчего я не узнал, - подумал он с досадой, - она начинала быть так откровенна. Но узнать ее любовь к другому от нее самой - значит потерять ее навсегда. Но от кого же узнать? Соседи... их неловко спрашивать". Граф вспомнил об Иване Александрыче и позвонил в колокольчик.

– Позвать Ивана Александрыча, - сказал он вошедшему лакею.

Не прошло секунды, Иван Александрыч был уже в гостиной. Он давно стоял у дверей и боялся только войти.

– Пойдем, Иван, в кабинет, - сказал граф, уходя из гостиной. Оба родственника вошли в знакомый уже нам кабинет. Граф сел на диван. Иван Александрыч стал перед ним, вытянувшись.

– Говори что-нибудь, Иван, - произнес граф.

– Что прикажете, ваше сиятельство?

– Например, сплетни здешние.

– Сплетни, ваше сиятельство?

– Да, сплетни, например, что здесь говорят про эту даму, которая у меня была здесь сейчас?

– Что говорят, ваше сиятельство, да мало ли что говорят! Хвалят-с, отвечал Иван Александрыч, который, видя внимание, оказанное графом Мановской, счел за лучшее хвалить ее.

– За что же хвалят?

– За красоту, ваше сиятельство, - отвечал племянник, припоминая, что граф называл ее красавицей.

– А каково она живет с мужем?

– Дела семейные трудно судить, ваше сиятельство, кажется, что не очень согласно; впрочем, он-то...

– Он боров!

– Именно боров, ваше сиятельство, - отвечал Иван Александрыч и засмеялся, чтоб угодить графу.

– Так, стало быть, она не любит мужа?

– Не любит, ваше сиятельство, будьте спокойны, не любит.

– А другого кого-нибудь не любит ли?

– Другого-с?

– Да, нет ли слухов?

– Слухов-то нет, ваше сиятельство!
– начал Иван Александрыч и остановился. Он вспомнил угрозы Эльчанинова.

– Ну, так что же, если слухов нет?
– повторил граф.

– Слухов нет-с, а я кой-что знаю, - ответил Иван Александрыч. Он решительно не в состоянии был скрыть от графа узнанной им про Анну Павловну тайны, которой тот, как казалось ему, интересовался.

– Что же такое ты знаешь?
– спросил Сапега с беспокойным любопытством.

– А знаю, ваше сиятельство... только, бога ради, не говорите, что от меня слышали.

– Не торгуйся, - сказал нетерпеливо граф.

– Изволите припомнить, как вы изволили посылать меня в Могилки, чтобы известить о вашем приезде?

– Ну?

– Вот я и приезжаю. Спрашиваю: "Дома господа?" - "Нет, говорят, барин уехал в город, а барыня в оржаном поле прогуливается". Ах, думаю, что делать?.. Пометался по полю туда-сюда; однако думаю: дай-ка пойду к Лапинской роще; там грибы растут, - не за грибами ли ушла Анна Павловна? Только подхожу к опушке, глядь, она как тут, да еще и не одна.

– Как не одна! С кем же?

– С Валерьяном Александрычем Эльчаниновым.

– Кто такой Эльчанинов?

– Помещик-с, молодой человек, образованный, умный. Ба-ба, думаю себе, вот оно что! Подхожу;

переконфузились; на обоих лица нет; однако ничего: поздоровались. Я передал приказание вашего сиятельства. Анна Павловна нечего уж и не понимает! Иван Александрыч... Валерьян Александрыч... говорит и сама не знает что.

– Ты не лжешь ли, Иван?
– спросил граф.

– Скорее жизни себя лишу, чем солгу вашему сиятельству!
– отвечал Иван Александрыч.

– Но, может быть, он как гость приехал, и они гуляли?
– спросил Сапега.

– Вот в том-то и штука, ваше сиятельство, что с мужем он незнаком. После, как поздоровались мы: "Пойдемте, - говорит Анна-то Павловна, - в усадьбу", а Эльчанинов говорит: "Прощайте, я не пойду!" - "Ну, прощайте", говорит. Вот мы и пошли с нею вдвоем. "Что это, - говорю я, - Валерьян Александрыч не пошел в усадьбу?" - "Не хочет, говорит, незнаком с мужем". А сама так и дрожит. Ну, я что ж, и не стал больше расспрашивать; еду потом назад, гляжу: Валерьян Александрыч дожидается и только что не стал передо мной на колени. "Вы, говорит, благородный человек, Иван Александрыч! Не погубите нас, не говорите никому!.. Люди мы молодые".
– "Что мне, говорю, за дело, помилуйте".
– "Нет, говорит, побожитесь". Я и побожился. Да уж для вашего сиятельства и божба нипочем: вам сказать и бог простит.

Теперь для графа все было ясно: Анна Павловна отвергала его искания, потому что любила другого. Мысль эта, которая, может быть, охладила бы пылкого юношу и заставила бы смиренно отказаться от предмета любви своей, эта мысль еще более раздражила избалованного старика: он дал себе слово во что бы то ни стало обладать Анной Павловной. Первое, что считал он нужным сделать, это прекратить всякое сношение молодой женщины с ее любовником; лучшим для этого средством казалось ему возбудить ревность Мановского, которого, видев один раз, он очень хорошо понял, какого сорта тот гусь, и потому очень верно рассчитывал, что тот сразу поставит непреоборимую преграду к свиданиям любовников. В деревне это возможно: молодой человек, после тщетных усилий, утомится, будет скучать, начнет искать развлечений и, может быть, даже уедет в другое место. Анна Павловна будет еще хуже жить с мужем; она будет нуждаться в участии, в помощи; все это представит ей граф; а там... На что женщина не решается в горьком и безнадежном положении, когда будут предлагать ей не только избавить от окружающего ее зла, но откроют перед ней перспективу удовольствий, богатства и всех благ, которые так чаруют молодость. Не удивляйтесь, читатель, тому отдаленному и не совсем честному плану, который так быстро построил в голове своей граф. Он не был в сущности злой человек, но принадлежал к числу тех сластолюбивых стариков, для которых женщины - всё и которые, тонко и вечно толкуя о красоте женской, имеют в то же время об них самое грубое и материальное понятие. "Но как дать знать мужу?
– продолжал рассуждать граф.
– Самому сказать об этом неприлично". Иван Александрыч был избран для того.

– Послушай, Иван, - сказал граф, - ты скверно поступаешь.

– Я, ваше сиятельство?
– спросил тот, удивленный и несколько испуганный.

– Да, ты, - продолжал граф.
– Ты видел, что жена твоего соседа гибнет, и не предуведомил мужа, чтобы тот мог и себя и ее спасти. Тебе следует сказать, и сказать как можно скорее, Мановскому.

– Сказать!.. Да что такое я скажу, ваше сиятельство?

– Что ты видел его жену на тайном свидании с этим, как его?..

– Нет, ваше сиятельство, не могу, вся ваша воля, не могу; меня тут же убьет Мановский. Я знаю его: он шутить не любит!.. Да и Эльчанинов уж очень обидится!