Боярщина
Шрифт:
Приход Анны Павловны прекратил их разговор.
Дня через четыре граф прислал человека с письмом, в котором в тот же день приглашал их к себе и уведомлял, что он весь день будет один. Часу в двенадцатом Анна Павловна, к соблазну всех соседей, выехала с Эльчаниновым, как бы с мужем, в одной коляске.
– Я встретил сейчас новобрачных!
– сказал исправник губернскому предводителю, приехавши к нему и повстречавши действительно наших любовников.
– Каких новобрачных?
– спросил тот.
– Эльчанинова с Мановской.
– Неужели они обвенчались?
–
– Только едут вдвоем и поворотили в Каменки.
– Господи, твоя воля!
– сказал предводитель.
– Что это такое делается!.. Этакая бесстыдница!..
– Да, ваше превосходительство, нечего сказать, еще и не бывало такой!.. Что-то Мановский?
– Бог его знает, сидит, - сказал предводитель.
– Да уж он что-нибудь и высидит, - заметил исправник.
– Но мне всех тут страннее граф, - продолжал предводитель, - то он действует так, то иначе.
– Непонятно, - подхватил исправник.
Одно и то же почти говорили во всех домах, с тою только разницею, что мужчины старались больше понять и разгадать, а дамы просто бранили Анну Павловну, объясняя все тем, что она женщина без всяких правил.
Между тем граф часу в первом пополудни был по-прежнему в своей гостиной: хотя туалет его был все так же изыскан, но он, казалось, в этот раз был в более спокойном состоянии духа, чем перед первым визитом Анны Павловны: он не ходил по комнате тревожными шагами, не заглядывал в окно, а спокойно сидел на диване, и перед ним лежала раскрытая книга. Ивана Александрыча не было около него. Граф прогнал его вскоре после того, как он произвел кутерьму у Задор-Мановского, чтобы отклонить от себя всякое подозрение насчет участия в открытии тайны. Бедный племянник скрывал это от всех и притворился больным. Вошедший слуга доложил о приезде Анны Павловны и Эльчанинова.
– Просить!
– сказал граф и привстал с дивана.
Анна Павловна вошла первая, а за нею Эльчанинов.
– Здравствуйте, гордая Анна Павловна!
– сказал граф.
– Нет, я опять за старое, поцелуйте!
Анна Павловна повиновалась.
– Здравствуйте и вы, тоже гордый молодой человек, - прибавил он, протягивая Эльчанинову руку, которую тот принял с некоторым волнением: ему было как-то совестно своего положения.
– Здоровы ли вы?.. Поспокойнее ли?
– спросил граф Анну Павловну, усадивши ее на диване.
Эльчанинов сел поодаль.
– Я здорова, граф, - отвечала она.
– Вас я не спрашиваю, - продолжал Сапега, обращаясь к Эльчанинову, - вы должны быть здоровы, потому что счастливы. Сядьте к нам поближе.
Эльчанинов пересел на ближнее кресло.
– Вы давно живете в деревне?
– спросил его граф.
– Полгода, ваше сиятельство, - отвечал Эльчанинов.
– Только полгода?
– повторил граф, посмотревши на Анну Павловну.
– А где вы жили?
– В Москве.
– Служили там?
– Сначала учился в университете, а потом служил.
– А!..
– произнес протяжно граф и потом, как бы сам с собою, прибавил.
– В Москве собственно службы для молодых людей нет.
– Кажется,
– Меня сделали сверхштатным писцом, тогда как я и сносного почерка не имею.
Граф с улыбкой покачал головой.
– Вы, вероятно, не имели никаких связей, - произнес он совершенно равнодушным голосом.
– Решительно никаких, ваше сиятельство, кроме добросовестного желания трудиться, - отвечал Эльчанинов.
– Бог даст, вам и придет это время трудиться, а теперь покуда мы вас не отпустим на службу; живите здесь, в деревне, честолюбие отложите в сторону, вам весело и без службы.
– Мне надобно бы служить, граф, хоть затем, чтобы уехать отсюда.
– Да, я понимаю, что вы хотите сказать, - проговорил Сапега, - но я думаю, что я так люблю Анну Павловну и что покуда я здесь, то зорко буду следить за ее спокойствием; а там, бог даст, переедем и в Петербург, где я тоже имею некоторую возможность устроить вас.
Будь другой человек на месте Эльчанинова, он бы, может, понял, на что бил граф; он бы понял, что Сапега с намерением будил в нем давно уснувшее честолюбие; он бы понял, что тот хочет его удержать при себе, покуда сам будет жить в деревне, а потом увезти вместе с Анной Павловной в Петербург. Но - увы!
– Эльчанинову только мелькнула богатая перспектива, которую может открыть ему покровительство такого человека, каков был граф. В первый раз еще мой герой вспомнил о службе, о возможности жить ею в Петербурге вместе с Анной Павловной и привязался к этой мысли.
– Мне очень нужно служить, ваше сиятельство, - сказал он.
– Увидим, увидим, - отвечал граф.
– Не помешает ли еще нам Анна Павловна? Мы еще ее не спрашивали, да и не будем спрашивать покуда.
Во весь остальной день Сапега, бывши очень ласков с Анною Павловной, много говорил с Эльчаниновым и говорил о серьезных предметах. Он рассказывал, между прочим, как много в настоящее время молодых людей единственно посредством службы вышло в знать и составляют теперь почти главных деятелей по разным отраслям государственного управления. Так прошел целый день. Молодые люди уехали после ужина.
Граф сделал более, чем предполагал. Услышавши о страшной развязке, которою кончилось объяснение Ивана Александрыча с Мановским, и о бегстве Анны Павловны к Эльчанинову, Сапега, удивленный этим, еще более раздражился. Старческая прихоть превратилась в страсть; но в то же время он видел, что действовать решительно нельзя, а надобно ожидать от времени. Привязать к себе участием молодых людей, гонимых всеми, казалось ему первым шагом, а там возбудить в душе молодого человека другую страсть - честолюбия, которая, по мнению его, должна была вытеснить все другие. Оставленная мужем, забытая любовником, Анна Павловна не могла уйти от него; Мановского он боялся и не боялся, как боятся и не боятся медведей. Но, однако, мы заметим, что граф выждал целый месяц войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение этого времени только хвалил и защищал Анну Павловну; но Мановский ни к чему не приступал, и граф начал.